До комунизма оставалось лет пятнадцать-двадцать

под скамеечками, под огромными каштанами, травкой и увенчанной облупленным гипсовым бюстом Мичурина клумбой находятся остатки церкви Богородицы Пирогощей; значит, именно этим путем и именно сюда шел князь Игорь молиться после неудачного своего похода и побега из половецкого плена. Минувшей осенью, когда они начали проходить произведения классиков демократической литературы дооктябрьского периода, первым из которых был Нечуй-Левицкий, учительница водила ребят во Флоровский монастырь и рассказывала, куда бежала героиня “Кайдашевой семьи” Мелашка после одного из диких семейных скандалов. “Конотопскую ведьму” и “Сто тысяч” они смотрели в театре имени Ивана Франко, “Наталку- Полтавку” слушали в Оперном.

Молодец Ольга Васильевна, что и говорить! Только вот с кладбищем...

Впрочем, у Светы просто было особое отношение к кладбищам, связанное с (неудобно говорить!) видениями, случавшимися у нее во время каких-то странных припадков. Их было всего два или три в ее жизни. Насчет первого, самого раннего Света сомневалась, было ли оно вообще, так давно это произошло и так мало девушка помнила. Просто ночью ей приснился кошмар (либо подчиняясь прихоти странной детской фантазии она вбила себе в голову, что приснился), и если бы во второй и в третий раз действующие лица не были теми же самыми, Света вряд ли что-либо вспомнила. Однако самое худшее заключалось вот в чем:

в последний раз все происходило на кладбище.

Прошлым летом папа заезжал в гости к тете Рите и по ее просьбе взял дочку с собой (Чтобы похвастать лишний раз, как девочка вымахала). Света не упустила шанс и потихоньку расспросила дядю Игоря о Юре Петриченко.

Да, был такой. Никто в классе с ним однако не дружил, с этим мямлей, нюней и слабаком; не знали даже толком, где он жил. Впрочем, узнавать и не стремились. “Классные подлизы”, носившие по домам записочки учителей о плохом поведении детей и о плохих оценках, и те не могли бы назвать адреса Юры, потому что и учился, и вел он себя средненько, так что домой к нему никто никогда не ходил. Мать Юры приехала в Киев из какого-то села то ли сразу после того, как фашистов прогнали, то ли некоторое время спустя. Известно лишь, что она всеми правдами и неправдами втиснулась с тремя детьми и матерью в битком набитую коммуналку, утверждая, что они погорельцы. Позже они перекочевали в другую коммуналку, так как бабушка, а затем и мать Юры переругались в первой со всеми соседями. Так что коренными жителями Куреневки эти люди не были. Вдобавок, на несчастье Юры в их классе учился парень, с которым они жили через стенку в первой квартире и который его презирал. Этот парень был заводилой в классе, так что понять причину отчужденности Юры было нетрудно. Ненависти к нему не испытывали, но и держали на расстоянии. Про сель шестьдесят первого года дядя Игорь говорить почему-то наотрез отказался.

Света однажды поехала на Куреневку и попробовала разыскать все места, виденные во сне. Дом Юры не обнаружила; при этом было такое чувство, словно ходишь совсем рядышком, словно проклятый дворик здесь, за углом... Но за углом стоял совершенно другой дом, новый, белый и не было никакого одичавшего садика с покосившимися деревянными лавочками. Птичий рынок она нашла, нашла и дорогу к кладбищу. Только за забор зайти не решилась, посмотрела издали на серые ряды памятников — и отступила, попятилась. Девушке казалось, что если она увидит могилы Зиночки Савенко, Федора Величковского, случится... нечто нехорошее. Страшное. А на стене склепа Л.Я.Винницкого — сделанная вкривь и вкось надпись, безобразная надпись и шестиконечная звезда...

Света дала себе слово никогда в жизни не ходить на кладбища, но нельзя же было сегодня удрать с замечательного урока замечательной Ольги Васильевны. Может, она бы и удрала, но кто же знал, что учительница повезет их на Байковое!

Света предприняла отчаянную попытку отстать от всех, для вида заинтересовавшись длиннейшей надписью (почти поэмой!) на могилке некой Софьи Григорьевны Лейтцингер. Девушке было не по себе, она слегка дрожала, потому как венчавший памятник якорь живо напоминал Чубика, имя похороненной — Соню Ставскую, а все вместе — песню о рыбачке Cоне. Золотые буквы расплывались и плясали перед глазами...

— Світланко, ти чого не йдеш з усіма? Нумо, швиденько, — услышала она голос Ольги Васильевны и поплелась вслед за ребятами. Они перешли через Байковую улицу, миновав ворота с башенкой очутились на широкой аллее.

— Ось це, діти, меморіальна алея Байкового кладовища. Тут поховано видатних діячів української і радянської науки, культури та мистецтва. Я не буду вам нічого розповідати. Просто пройдіться алеєю, а потім поділимося враженнями.

Света опередила остальных, которые шли толпой, останавливались около каждого памятника и шумно обсуждали его, тыча пальцами в привлекшие внимание детали. Девушка заметила в конце аллеи маленькую церковь, узнала у Ольги Васильевны, что это мемориальный зал и что делать там внутри совершенно нечего, но решила побыстрее дойти туда и по пути собраться с мыслями. Сделать это было необходимо, ибо смутный, неопределенный страх, охвативший ее в начале экскурсии, сейчас окреп и стучал чугунным кулаком в самое сердце. Света с трудом переставляла ноги, однако решила во что бы то ни стало добрести до церквушки.

Богатые памятники на могилах писателей, композиторов, актеров и ученых, охраняемые различными Союзами, не привлекали внимания, воздвигнутые для помпы, в показном порядке “от благодарных потомков — гениальным предкам”. Пышность бронзово-гранитно-базальтовых монументов не притягивала, а с первого же взгляда отталкивала, потому что всем этим парадным захоронениям не доставало одной-единственной “мелочи”: простого человеческого чувства. Вот почему из всего ряда могил Света обратила внимание лишь на последний приют доктора медицины, действительного статского советника (и как только не стерли такой безобразный штрих с картины образцовой центральной аллеи!) Константина Григорьевича Соколова и на миленького беленького ангелочка на памятнике Любови Васильевне Склядневой (что тоже в общем непонятно: кладбищенскую церковь переделали в мемориальный зал, а ангелочка не тронули, даже крылышек не спилили). Памяти последней “скорбящие мама и брат Саша” посвятили выразительные строки:

“Тропинка к тебе травой зарастет,

Надгробная надпись сотрется,

Слезы уймутся и горе пройдет,

Но счастье назад не вернется”

Надписи все были старинные, дореволюционные еще, с буквами “ять”.

Рассеянно глядя на могилы Юрия Яновского и Днепровой-Чайки, девушка думала, до чего ж это верно: все проходит, даже горе. А счастье не возвращается. С другой стороны, вот лежат два писателя (хотя имя Днепровой-Чайки для нее — открытие), которых наверняка хоронили писатели же — а ни единой столь же теплой, печальной и правдивой строчки на их памятниках нет! Да что ж это за маститые писатели, если им нечего сказать в такой момент!..

Света прошла еще немного, миновала могилу Народного артиста СССР Юрия Шумского... и вдруг увидела милиционера! Со скучающим видом он прогуливался перед грандиозным гранитным монументом. Да, он охранял! Но кого? И зачем охранять могилу? Чтобы мертвец не сбежал?..

Света нервно хихикнула. Милиционер как бы невзначай посмотрел в ее сторону. Не прямо на нее посмотрел, но немного левее. Бегло так глянул. Девушка приблизилась к монументу. Милиционер повернулся к ней спиной и пошел прочь. Медленно пошел, даже слишком медленно. Свете казалось, что он внимательно слушает, что происходит сзади. Девушка остановилась напротив памятника и прочла:

ДОВОДОВ ОСИП АЛЕКСЕЕВИЧ

7.8.1907 -:- 20.10.1963