До комунизма оставалось лет пятнадцать-двадцать

лет пятнадцать-двадцать,

А семилеток — чтой-то вроде трех.

А вдруг я тунеядец и подонок?

А если я хочу стилягой стать?

А если слух стиляги слишком тонок,

Чтоб вашим бравым маршам подпевать?

Так дайте же спокойно разобраться,

Так дайте сделать

хоть последний вздох!..

До коммунизма остается

лет пятнадцать-двадцать,

А семилеток...

— Эй, — несмело окликнул певца Юра. Тот моментально оборвал песню, резко обернулся, окинул Юру быстрым взглядом и широко улыбнувшись проговорил:

— Рад приветствовать тебя в этом скорбном месте, дорогой товарищ по несчастью! Чего ты здесь шляешься, добрая душа? Чего честных гитаристов пугаешь? Уймись, право слово! Уймись и ступай себе с богом. Pax vobiscum, как говорил шут Вамба доблестному своему хозяину Седрику Ротервудскому, то бишь Седрику Саксонцу, черт возьми! — и он подкрепил тираду звучным аккордом.

Юра плохо понял смысл речи парня. Напыщенные выражения действовали ему на нервы, а имена героев романа Вальтера Скотта вообще поставили в тупик.

— Тут девушка не проходила? — спросил наконец Юра и очень сильно смутился, вспомнив незнакомку. Его собеседник мягко, по-кошачьи улыбнулся, зажмурился и даже слегка замурлыкал. Юра хотел повторить вопрос, как вдруг парень сжал гриф инструмента так резко, словно душил змею, а затем принялся извлекать из гитары беспорядочный и подчас безобразный набор звуков, мотая при этом головой точно отгоняющий надоедливых мух конь, и заговорил нараспев:

— Ай-я-я-я-яй, молодой

челове-е-е-е-ек!

Вот какая буря происходит

у вас в душе-е-е-е-е!

Бегать за голыми девушками

в вашем во-о-о-оз-ра-сте?!

В этом переходном и коварном,

слишком юном во-о-оз-ра-сте!..

Это неприлично,

а вдобавок амора-а-а-аль-но.

Вас обязательно исключат

из комсомо-о-о-о-ла!

И вдобавок выгонят

из шко-о-о-о-лы.

А ведь правда,

хорошенькое ли-и-и-чи-ко?

А может вам понравилась грудка

или по-о-о-оп-ка?

Девочка-клубничка,

что и говори-и-и-и-ить...

Юра закусил губу, сжал кулаки и двинулся на насмешника. Тот хмыкнул и ответил уже вполне нормально:

— Ну чего ты пыжишься, дурак! Шучу я. Шучу. Проходила твоя пупочка, как не проходить! Она и впрямь хорошенькая, и я бы не прочь ею заняться...

Юра угрожающе засопел.

— Все, все, не буду! — взвизгнул гитарист. — И не собираюсь даже! Я занят. Я наслаждаюсь свободой и гитарой.

Ах ты моя милая

подруга шестиструнная,

Вновь с тобою мы сидим

вместе под луной!

Лишь тебя я буду мучать

ночью тихой, лунною,

Девушка пускай идет

мимо, стороной...

мимо, стороной...

мимо, стороной...

— пропел парень, жмурясь от удовольствия. Пел он явно нреподготовленно, а просто так, всякую чепуху, первое, что пришло в голову. Во всяком случае было совершенно непонятно, где же в этом странном месте луна.

— А ты кто? — уже беззлобно спросил Юра.

— Я-то? Я простой советский сумасшедший, у которого отобрали его любимую гитару и который вновь взял ее в руки после длительной разлуки...

Парень замер, как бы прислушиваясь к собственным словам, и медленно замурлыкал:

— Взял я ее в руки... в руки...

Он повел головой и сказав: “Нет, не так”, — запел, в экстазе творчества отбросив голову назад и лаская пальцами струны:

— Взял тебя я в руки

после длительной разлуки,

Ты родишь мне песню,

что созрела в сердце вновь...

— Какой сумасшедший? — не понял Юра. Гитарист скривился, словно проглотил хороший кусок лимона без сахара, тряхнул непокорной светлой шевелюрой и с явным неудовольствием сказал:

— Ну вот, всю песню мне испоганил. Дуралей...

Как это какой сумасшедший? Я ж говорю: простой. Советский. Прижизненно был водворен в Желтый Дом, то бишь в Павловку, за распевание своих и чужих аполитичных песенок в публичных и прочих местах, для того не предназначенных. В настоящее время обрел полную и непресекаемую более свободу, а также любимую голосистую подружку...

— Что, прямо вот так за песенки и посадили? — Юра задрожал, вспомнив недавние свои опасения за Веньку, обожающего политические анекдоты.

— Ми-лай, конечно же нет! — гитарист поморщился, словно у него болели зубы. — Посадили за тунеядство, за любовь к кочевой жизни и прочее в том же роде. Кто ж сажает за песенки! Да и вообще не посадили, это я фигурально выразился. На экспертизу направили.

Оно ведь как получается? Нормальный обыватель поминает деяния Никитки не иначе как при жене, да и то шепотом, вдобавок под одеялом. А что? Любовница может иметь еще одного любовника, который вдруг окажется кэгэбэшником! Правда, жена тоже может спать с каким-нибудь вшивым сексотом, это никому не вредно и не возбраняется, но кормильца-то она выдавать поостережется. Я же могу встать на перекрестке у пятого угла дома и орать на весь город любимые сельхозкуплеты, — гитарист принялся тихонько наигрывать “Ура, ура, догоним Сэ-Шэ-А”. — И теперь я тебя спрашиваю: станет ли это делать среднестатистический обыватель?

Юра вздрогнул (слово “среднестатистический” очень походило на такие страшные ругательства как “кибернетика” и “генетика”), но промолчал.

— Правильно, не станет. Следовательно, кто я такой? Тоже верно: чокнутый. Вот меня и изловили, и на экспертизу направили. Только она немного затянулась. То есть