испортить, сделать как надо. Спасти не только себя, но и людей».
Они подошли к краю поля. Казалось, что это невозможно, но толпа на нем сейчас была еще гуще, чем в прошлый раз. Кроме фанатов Диониса, здесь находились сатиры и нимфы, кентавры и грифоны, и хотя на картинах старых мастеров такого рода сценки выглядели восхитительными пасторалями, (то же самое можно сказать и о бетховенской «Фантазии»), в действительности все оказалось совсем по-другому. Мерзкие и грязные существа, мельтешащие перед ними, были к тому же и чрезвычайно агрессивными. Глядя на них, она испытывала страх. И не только из-за их свирепости и диких повадок, но и вообще из-за абсурдности их существования, нелепости и неуместном присутствии здесь, на этом поле, где совсем недавно проходил фестиваль музыки Нью-Эйдж.
Кентавр ударил одного из грифонов копытом, и тут же это создание с головой орла поднялось в воздух с режущим ухо криком и камнем упало на спину кентавра, вцепившись в него своими львиными лапами.
Наблюдая эту сцену, зеленоватая нимфа отвратительно улыбнулась и начала мастурбировать.
Пенелопа схватила Кевина за руку и потащила вперед.
– Пошли, пошли.
К счастью, ее надежды оправдались. Пока, во всяком случае, к ним не приставали. Никто не мешал им продвигаться, никто не вставал на их пути. Казалось, вообще никто даже не замечал их присутствия. Пенелопа была уверена, что Дионис знает, что они здесь, но не посылает никого за ними, не делает усилий их остановить.
«Я могла сделать это гораздо раньше, – подумала она. – Все эти безумные фанаты помешать мне никак не могли. Дионис и менады – другое дело, эти были опасны, но остальные – ведь это овцы, зомби, лишенные разума, существующие только для плотских удовольствий. Мы все: я, Кевин, Джек и Холбрук – слишком переоценили фанатов Диониса, приписали им разум, которым те не обладали, приписали этим безумным много больше, чем те того заслуживали».
Впереди у реки на импровизированном щите красовалась надпись, сделанная флюоресцирующими красками, – «СТИКС». В дальнем конце, на той стороне реки, все было выжжено и черно. Среди обуглившихся деревьев и булыжников бессмысленно слонялись мертвецы.
На берегу, с этой стороны реки, стояли голые мать Дженин и мать Маргарет. Они подняли дротики с наконечниками в виде сосновых шишек, с которых стекала кровь, и что-то выкрикивали. В первом порыве Пенелопа хотела было их окликнуть, но сумела сдержать себя.
«Не желаю иметь с ними ничего общего. Но где же Дион?»
Она посмотрела через поле туда, где деревья, где должен находиться его трон. Он там? Что-то ей подсказывало, что его там нет, но надо было действовать, с чего-то начинать.
Она взяла Кевина за руку и повела через поле, и тут вдруг перед ними выпрыгнула мать Дженин. В ее груди, очевидно, было молоко, поскольку из сосков к пупку стекали две молочные дорожки.
– Ты здесь, чтобы наконец-то присоединиться к нам?
– Где он? – спросила Пенелопа, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно спокойнее.
– Ты его хочешь?
Она кивнула.
Мать Дженин показала на гору в северо-западной части долины.
– Он на новом Олимпе, готовит дом для богов. – Мать Дженин понизила голос и гнусно усмехнулась. – Он тебя ждет.
Пенелопе стало холодно.
– Ты ведь, кажется, еще не трахалась с богом, а? – Мать Дженин заржала. – Считай, что мужчину до сих пор не знала. Вот у меня после этого шла кровь. И до сих пор идет.
Пенелопа отшатнулась.
Сзади подошла мать Маргарет.
– Он уже устал тебя ждать! – Она дыхнула на Пенелопу тяжелым перегаром. – Он собирается возродить всех богов Олимпа.
«Неужели они знают? – пронзило Пенелопу. – Неужели догадываются, что я притворяюсь?»
– А где мать Фелиция? – спросила она.
Мать Дженин пьяно засмеялась и отвернулась, не отвечая. Затем, увидев проходящего неподалеку мальчика-подростка, приподняла свой дротик и припустила за ним.
Пенелопа повернулась к матери Маргарет.
– Где она?
Та усмехнулась.
– Спроси у нее. – Она показала на мать Диона, которая только что подошла и молча стояла рядом.
Пенелопа перевела взгляд на нее.
– Где моя мать?
– Она умерла, – хрипло произнесла Эйприл.
– Что?
Наверное, на ее лице отобразился ужас, потому что мать Диона побледнела и посмотрела на нее с нескрываемым состраданием.
– Он ее использовал, а потом прикончил.
