всему, совестный, поэтому военных своих годов он не то чтобы стыдился, но ими и не гордился, винясь и жалея в душе солдатиков, которые проходили мимо него.
Эту жалостность он и к нам принёс, странное дело, физрук а ведь ещё и военрук заодно, мужчина к тому же, и не волкодав. Сразу же Егоров с нами стал как-то запросто обращаться, если народ балдел, до последнего края пошучивал, но потом и орал, если надо, только крика его никто не боялся.
С появлением Негра и пробил мой, быть может, главный час. Накануне очередной физпары двух своих соединённых уроков — он велел, у кого есть, принести лыжи, а у кого нет — дополнительные носки.
Таким вот макаром вновь я оказался на знакомой трассе, только в совершенно другом окружении, со своими узенькими лыжами и тонкими палками.
Увидев моё почти профессиональное снаряжение, Негр взял меня деликатно за локоток, обернул спиной ко всему классу и внимательно расспросил, где и у кого я тренируюсь. Я не скрывал.
Народ наш чертыхался: у кого бултыхались «лягушки», фиговые такие крепления, которые надо за подметку ботинка цеплять, кто вообще приволок домашние лыжи, прикреплённые к валенкам, у кого палки велики, у кого, наоборот, коротки — всё наше лучшее школьное и собственное имущество. Но были кое у кого и приличные лыжи с такими же, как у меня, креплениями. Например, у Женюры.
Негр выстроил всех нас в шеренгу для общего старта, обстоятельно объяснил, что трёхкилометровая дистанция — это вообще-то для девочек, но на первый раз он предлагает пробежать её нам для того, чтобы смог личным, так сказать, взглядом, присмотреться, кто чего стоит, потому что весь этот круг в три километра, за малым исключением, пройдёт у него перед глазами.
Поднял руку, гаркнул: «Приготовились!» и щёлкнул секундомером. Первые же метры выявили слабаков, кто-то споткнулся и свалился, у кого нога вырвалась из крепления, а кто-то налетел на чужую палку. Я нарочно стал с краю, подальше от учителя и от неумелых соседей, рванул одновременным, чтобы набрать скорость, и некоторое время шёл один, не глядя по сторонам. Потом накатанная площадка стала сужаться, сходиться в четыре, три, две лыжни.
Передо мной не было никого, кроме Щепкина, зато позади наступал на задники, мешал идти Кутузов. Я прошёл несколько метров и крикнул Рыжему: «Хэ!» Как бы выдохнул вслух таким манером догоняющий лыжник требует уступить ему лыжню. Но Мой вековечный враг будто меня не услышал.
Он яростно работал палками, частил ногами, и я сразу отметил про себя, что долго он не выдержит — не владеет накатом, прёт на одной только силе.
— Лыжню! — крикнул ему, если, такой-разэтакий, правил не знает.
Но он чуть повернулся ко мне и крикнул:
— Хрен тебе!
А сзади наступал Сашка Кутузов, просто сидел у меня на хвосте. Я оказался в «коробочке». Лыжник впереди и лыжник сзади не дают ходу, в таком случае надо выскакивать рядом и по исхоженному снегу обходить идущего спереди. Сразу теряешь много сил. Я хотел обойти Рыжего, но передумал, ведь трасса мне хорошо известна, в нескольких местах впереди она раздваивалась зачем попусту тратить силы, не лучше ли поиздеваться над Рыжим Псом, он хоть и торопился и выкладывался что было мочи, но лыжник из него фиговый. Я рассмеялся, точнее, с ехидцей и громко, чтобы он услышал, хохотнул.
Сработало. Он прибавил ходу. И тут я понял, что настал мой час. Я хохотнул ещё раз. Рыжий снова сделал рывок, но я его легко догнал, а Сашка отстал от меня. Ничего себе, теперь я стал погонщиком моего зловредного ангела! Жалко, что не видит класс.
Ну пропусти, Щепкин! — крикнул я ему и прибавил: — Ты ведь уже сдох!
Сам ты сдох! огрызнулся он, задыхаясь.
Я быстро догнал свою жертву и носками лыж стал наступать на его пятки. Он опять дёрнулся, стараясь оторваться, но я снова догнал его.
— Эй, слабак! — гаркнул я грубым голосом. — Уйди с дороги!
Это был вызов на драку, никак не меньше, и Щепкин мог бы, честно говоря, спасти себя: остановиться и начать потасовку. Но, во-первых, здесь была лыжня, а не школьный коридор или гладкий двор, во-вторых, я мог запросто его объехать. Ну и главное, драться на соревнованиях — что может быть глупее?
Он молчал, мой гонитель. Я унижал его в ответ на мои унижения, а он молчал.
— Ну? — крикнул я. — Долго ждать?
Он снова молчал, задыхаясь, как паровоз, и треща своими палками.
— Ну ты, мудило! — вспомнил я его выражение, — долго будешь тут болтаться? Как говно в проруби?
Он взвизгнул и снова прибавил ходу.
Впереди был пологий подъем, лыжня на нем раздваивалась, я выскочил на свободный путь, поравнялся с Щепкиным, краем глаза увидел его абсолютно морковную рожу, рванулся вперёд и услышал, как он со злостью вмазал остриём своей палки в задник моей правой лыжины. Удар был сильный, но ведь лыжа моя двигалась, и удар пришёлся вскользь.
Это была последняя месть Рыжего.
Я сделал несколько сильных толчков, вышел на основную лыжню и услышал бессильный вскрик:
— Выскочка!
Отвечать ему было глупо! Я расхохотался издевательским смехом и пошёл вперед, навёрстывая потерянное время. Минуты через две, обернувшись, я увидел, что следом за мной идёт Сашка Кутузов, а Щепкин сильно отстаёт теперь и от него. Он будто сдался — шёл опустив голову, ни на что не глядя.
Трёшка, как мы называем дистанцию в три километра, действительно предназначалась для девочек, я проходил этот путь не меньше, чем раз двадцать, и пришёл к финишу, понятное дело, раньше всех, не только полностью успокоив дыхание к приходу следующего, Кутузова, но и перекинувшись парой фраз с Негром, который моим результатом был просто восхищён.
— Для шестого класса! — говорил он. — Это просто великолепный результат. Вот бы нам устроить первенство школы, а? Да по всем видам, а? Да таблицу школьных рекордов повесить на обозрение, как думаешь?
Я ещё ничего такого по этому поводу не думал, всё моё существо ликовало от победы над Рыжим Псом. И ещё я ждал его финиша. Как, интересно, он поглядит на меня.
Но он не поглядел.
Финишировав шестым, Щепкин прокатился мимо меня, не поинтересовавшись временем, снял лыжи и, ни на кого не глядя, пошёл домой.
Впрочем, он никому не был интересен. Кто жаловался на крепление, кто на мазь, а кто переспрашивал у Негра свой результат, выяснял, прилично это или так себе.
Что же касается меня, то каждый считал долгом мне что-нибудь сказать. Не обязательно приятное, нет, но словечко-другое непременно. Сняв лыжи и прислонившись к берёзе, я устало принимал запоздалое признание.
14
И всё же, если честно сказать, радость была во мне очень зыбким чувством. Может, это всегда так бывает, когда долго чего-то ждёшь, а когда оно наступает, это слишком долгожданное что-то, тебя уже не хватает на радость, ты пуст или же понял в какой-то миг, что труднодостижимое когда-то ты прошёл и перед тобой уже маячит действительно тяжкая цель.
Я шёл домой и будто силой надо же! — пытался растолкать себя: ну, порадуйся хоть немного, ты же Рыжему крикнул сегодня такие слова, а он проглотил как должное, значит, твоя жизнь действительно переменилась… Но отчего-то не радовалось, нет.
Наоборот, на душе было пусто, словно я что-то навсегда потерял.
Ну и ещё одна деталь ради справедливости требует уточнения. Что же, я действительно стал опытным лыжником за одну-то осень? Да ничего подобного. Я ведь уже сказал про юношеский разряд:
