'Кругом какая-то чушь, — думал я, — горох этот проклятый, Васька куда-то сбежал…'
— Теть Нюр! — сказал я, стараясь ее успокоить. — Да вы не волнуйтесь. — Она взглянула на меня как на спасителя. Как на святого, который тут, на лошадиной спине, трясется. — Горох рвал я, Васька ни при чем, а сбежать он не мог, что вы! Он, наверное, на Белой Гриве пашет!
Я вспомнил двух изможденных теток и старую лошадь, вспомнил, как глядел на них Васька, когда мы уходили и все время оборачивались с горы, как он поджимал губы и шевелил желваками.
— На Белой Гриве? — удивился милиционер. — А ты откуда знаешь? Говорил он тебе, что ли?
— Да нет, — удивился я его непонятливости. Хотя откуда ему было понять? — Не говорил. Просто мы с ним туда ездили, там две женщины пашут, а поле — ого-го!
Тетя Нюра всхлипнула — то ли на радостях, что Васька еще, может, не сбежал, то ли от горя — пропал все-таки.
— Не реви, не реви, — успокоил ее Игнат, — сейчас доставлю вас и туда сгоняю.
— Будь чо будет! — проговорила вдруг твердо тетя Нюра, вытирая глаза. — Будь чо будет, только бы не убег! — Она вздохнула. — В жисть тогда перед Иваном не отвечу.
Я знал, что Иваном звали Васькиного отца, и удивился — он же погиб. Милиционер взглянул на нее сверху, цокнул на коня.
— А ты это всерьез, Анна? — спросил, помолчав, он, и я опять удивился.
Оказывается, Нюрой-то ее зовут так по-простому, а настоящее имя у нее Анна. 'Анна! — подумал я. — Красивое имя. Как у королевы какой'.
— Ох, Игнат, — ответила тетя Нюра, — что тебе и сказать, не знаю. Боюсь, не поймешь ты меня, осудишь, ведь ты воевал, ногу на войне потерял, значит, понять не захочешь.
Я слушал этот разговор вполуха, не очень вдумываясь в него. Все мне тюрьма мерещилась и строгий суд, где на стене висит герб СССР.
— Отчего? — ответил Игнат негромко. — Или думаешь, я там, на фронте, с ногой вместе и душу потерял?
— Значит, понимаешь? — Тетя Нюра взглянула на него удивленно, обрадованно.
— Я-то пойму, но оно, конешно, поймут не все, — ответил Игнат, — даже ваш брат, бабы.
— Да уж я назад повернула, — ответила тетя Нюра, опуская голову. — У меня ведь Васька уже жених.
— Жених-то жених, да и ты-то ведь не старуха. Старух у нас и так полно, зачем тебе-то к ним приставать? Разве мало у нас и без того горюшка? Мертвые не встанут, а живым надо жить, не в могилу глядеть, не маяться, себя не гнести. — Милиционер вздохнул, мы проехали немного молча. — Будь бы я на Ивановом месте, Анюта, — сказал он, наклоняясь с лошади к тете Нюре, — не вернись бы я с фронту, я бы тебя понял, и будь воля, так бы и сделать велел.
— Игнат, Игнат! — воскликнула тетя Нюра, разглядывая загорелое и обветренное лицо милиционера. — Вон ты какой! Я и не знала! — Она взялась за седло и шла близко к лошади, не отрывая взгляда от милиционера. — Ну, спасибо тебе, что не укорил от всего мужицкого племени! Да уж теперь все решено, и главный прокурор тут не я, не ты, не бабы, а сын мой, Васька.
Что-то мудрено они выражались. То Ваську ловят, то Васька — прокурор.
Мы въехали в деревню, и милиционер остановился возле Васькиной избы. Я сидел и слезать не собирался, потому что понимал: моя дорога дальше. В колхозную контору или того хуже.
Тетя Нюра повернула кольцо в двери.
— Ну а ты чего? — обернулся ко мне милиционер.
— Как чего? — удивился я.
Он догадался, что я жду дальней дороги, и расхохотался.
— Слезай давай! — крикнул он весело. — Приехали! — И добавил, обращаясь к тете Нюре: — Ну, так я на Белую Гриву.
— Обожди! — ответила тетя Нюра. — Жарко! Зайди кваску попей!
Я сполз с лошадиной спины и вошел в избу. Наклоняя голову, чтобы не удариться, как в первый раз, о притолоку, я ткнулся прямо в тети Нюрину спину — она переступила порог и тут же остановилась. Я высунулся из-за нее: за столом как ни в чем не бывало сидел Васька и жевал хлеб, запивая его молоком. Говорил же я: никуда он не денется!
Тетя Нюра шагнула в избу, опустилась обессиленно на лавку у печи.
Гремя деревяшкой и снимая на пороге фуражку, вошел милиционер.
— Во! — сказал он, радуясь. — Ладно, что заглянул, а то сгонял бы впустую.
— Где был? — устало выдохнула тетя Нюра. Она не отрываясь глядела на Ваську, будто уж не чаяла и увидеть.
— 'Где, где'! — буркнул Васька. — На Белой Гриве пахал.
— Вот видите! — воскликнул я радостно. — А где ж ему еще быть?
— Где быть? — тихо переспросила тетя Нюра. — Где быть? — И поглядела на кнут, лежавший на лавке. Кнут был ременной, и ремешок аккуратно закатан вокруг кнутовища. — Где быть? — опять повторила тетя Нюра и вдруг схватила кнут в руки, стала торопливо его разматывать. — А вот где быть! — крикнула она яростно. — Я сейчас укажу, где быть!
Она рванулась к Ваське, но милиционер, торопливо стукнув протезом, подскочил к ней и ухватил за локоть. Ременная плеть звонко хлестнула по столу, возле самого Васькиного лица, опрокинула железную кружку. Молоко полилось по столу белым ручьем, закапало на пол.
Стало тихо. Васька не вздрогнул, не вскочил. Он сидел так, как сидел, только положил на стол недоеденный кусок, убрал руки и опустил голову.
— Ведь под суд отдадут! — сказала тетя Нюра и заплакала.
Васька поднял голову, долго глядел на мать — пристально, не мигая, потом сказал:
— Я работал, ясно? Я пахал!
Дверь громко грохнула, и в избу лисьей походкой вошел Макарыч.
— Ну, — проговорил он, — нашли беглого? Ох, работнички, разве с вами хозяйство построишь?
Желваки на Васькином лице заходили шарами. Он выложил на столешницу сжатые кулаки, но смолчал. Милиционер неожиданно круто повернулся и вышел, не глядя на Макарыча.
— Ты куда, Игнат? — крикнул тот вдогонку, но милиционер не отозвался. — Протокол составлять надо!
Я сжался.
'Протокол! — передразнил я Макарыча. — Выражаться сперва научись, потом составлять будешь!'
— И где был? — спросил вежливо главный бухгалтер, подсаживаясь к столу и с интересом вглядываясь в Ваську. — В райцентр бегал или в городе по кинам лазил?
'Издевается еще, гад!' — подумал я и удивился Васькиному терпению.
— На Белой Гриве пахал, — хрипло ответил Васька.
— А хто тебя туда посылал? — любезно поинтересовался Макарыч, двигая очечки на самый край своего носика, похожего на нырок.
Васька промолчал.
— Ох, Василей, Василей, — со вздохом, как бы жалеючи, произнес Макарыч, — сколь я тебя предупреждал: смотри, достукаисси, смотри! По-хорошему говорил, по-отцовскому.
— Заткнись! — вдруг гаркнул Васька и вскочил. — «По-отцовскому»!
У Макарыча взмокла лысина.
— Ну погоди, гаденыш, — прошептал он, — под суд отдам!
— Под суд? — прогромыхало вдруг от двери.
Я обернулся. В избу входил Терентий Иванович, председатель. За ним стучал деревяшкой Игнат.
— Под суд, говоришь? — спросил снова председатель. Он подошел к столу и уселся на лавку рядом с Макарычем. Игнат остался у дверей. — А за что под суд?
— А за то, Терентий Иванович, — шустро повернулся к нему главбух, что прогулявший три дня отдается под суд!
Макарыч налился кровью, он и председателем был недоволен. Недоволен, что вдруг появился тут
