филолог. Я почему-то рекомендовал себя как палеографа. Спросил: не ученик ли я Соболевского. Снова я позвал к нему всех наших, и Анд[реевского] в том числе. Неудача Ив[ана] Михайловича] попасть в лекпомы, а он действительно был врачом-психиатром.
Предложение Ярославского [второй раз] стать антирелигиозным] лектором и сексотом [мне кажется, что Ярославский — был тот самый; он вскоре был освобожден].
Не мог есть: от усталости и воды, неумеренно выпитой в бане, распухло горло. Печенье не мог проглотить, было больно, не глоталось.
Я лег под окно за [взятку] 1 рубль. Тоже Ив[ан] Михайлович] и Толя [Тереховко], потом ушедший.
Утром проснулся бок о бок с о. Николаем Писк[ановским], которого рекомендовал нам в Кеми о. Александр. О[тец] Николай] познакомил нас с владыкой Виктором [все эти церковные деятели были иосифлянами и не признавали сергианства] и был нашим духовным отцом все время до своего отъезда с Острова. Видел в этом [в утренней встрече с о. Николаем, который сидел на подоконнике и мирно штопал ряску, передав мне заряд необыкновенного спокойствия в первое же утро по прибытии на Соловки] чудо! [да так оно и было].
Рассказал ему [о. Николаю] — кто мы.
Иван Михайлович даже потом делал «сообщение» в 6-й роте [сторожевой, где были все священники-старики, и о. Николай в том числе] о своей поездке в Оптино.
Андреевский всех рекомендовал: «Мои ученики». Обида Толи [Тереховко на это: он никогда не бывал у Андреевского и не верил в Бога].
Появился и отец Александр. Потом он работал как печник. Два шпиона [терлись около нас]: Веня и [в рукописи пропуск]. Но [о. Александр] устроил им рубашки, кормил. Жалел Толю [хоть и атеист] — он «сирота».
Толя говорил: «Буду христианином, но не через Андреевского, а через о. Александра».
О. Александр мирил Толю и Ив[ана] Михайловича]. О. Александр — украинец, учитель, «много у него было деток». Чадолюбив и сладко, мило говорил окая, [с украинским акцентом].
О. Александр и Ник[олай] оба не ходили на общие работы, а были сторожами [как старики].
Потом меня переселили [в 12 роту], а Игорь Евгеньевич устроился на моем месте у окна.
Утром происходил развод на работу в темноте при фонарях «лет[учая] м[ышь»].
Чубаровец-нарядчик [было много разговоров по делу о страшном изнасиловании в Чубаровском переулке в Ленинграде] выкликал в партии людей, отправляемых на физические работы. Были странные фамилии, однообразно выкликавшиеся по утрам. [Запомнил: ] «Шарахудинов». Казалось, сейчас крикнут: «Достоевский Федор Михайлович!» Все обезличивалось, стиралось в страшных завываниях голоса нарядчика.
Часовое ожидание: кто куда попадает [на какую работу].
Помню пересчет в 13 роте. Последний кричал в строю: «Сто восемьдесят второй, полный строй по десяти» [т. е. в одной 13 роте было 1820 человек]. [Потом стало больше, когда надстроили 3-й этаж нар]. Но всех по списку на хватало, так как проигравшие с себя в «стос» всю одежду голые урки прятались под нарами, чтобы их не погнали голыми на работу на холод [было и такое]. Бесконечные пересчеты, битье по лицам всех подряд, мат.
А кругом плакаты: «Соловки не кар[ают], а исправляют». «Долой мат, блат и подхалимство».
Усталость утром. Куда деваться, если ночью встанешь в уборную? Спящие смыкались [и лечь было некуда]. Я напирал И[горя] Евгеньевича] на столб [нары держались на столбах]. Холодный воздух из окна.
Голая шпана [помещалась] в 8-м взводе. Мы [были] в камере грузчиков. Кавказцы, лившие на нас чай [кипяток]. Они были на верхних нарах, мы на нижних.
Вечная готовка [на печурках], ворованная картошка.
Страшные стены собора. И о. Ал[ександр] и о. Ник[олай], не ходившие в уборную в алтаре, [ходили в центральную уборную].
Умывались по утрам из кружки Игоря Евгеньевича.
Странно выглядел Петр Пав[лович], которому остригли волосы [он один из нас носил на воле длинные волосы].
Дмитрий Павлович, посещавший СОК [Соловецкое общество краеведения]; оно было над Святыми [Пожарными] воротами, где в надвратной Благовещенской церкви помещался великолепный музей древнерусского искусства из соловецких вещей; Дм[итрий] Павл[ович] хотел там устроиться на работу [и рассказывал там, что он сын Б. Дм. Грекова].
Толя [Тереховко], подаривший трубку взводному за выкликание по утрам из строя и направление] в роту назад.
Мое посещение читальни. Читал там «Кр[асную] веч[ернюю] газету» и переживал, вспоминая Петербург: Дворянский мост в синие сумерки, когда только зажигались огни, было необычайно красиво смотреть на Дворцовую площадь. Получил от Елены Александровны [Лоныревой] письмо. Думалось, навек обречен, никогда не вернусь. Хотя мы уже тогда читали стихи О. Мандельштама: «В Петербурге мы сойдемся снова»… [но не верилось].
Посещение Александра Ивановича Мельникова, делопроизводителя Адмчасти, флаг-офицера А. Ф. Керенского, выписавшего мне потом пропуск по всему острову — спасавшему мне здоровье дарованными им прогулками по воскресеньям. Письмо [жены Мельникова, подруги моей матери] Ольги Дмитриевны мужу обо мне. Обещание Мельникова устроить сторожем [самая легкая работа]. Посещение мое Александра Артуровича Пешковского [в канцелярской роте, чтобы устроиться на канцелярскую работу]. [Пешковский — родственник автора книги по русскому синтаксису; Александр Артурович работал в криминологическом кабинете у А. Н. Колосова.] В шубе [в камере канцелярской роты боялись, что я занесу вшей], не предложили снять; в камере был Бакрушин и замечательный молодой философ Бардыгин [купеческий сын]. Ироническое отношение Ивана Михайловича.
Встреча с Александром Ник[олаевичем] Кол[осовым]. [Эта встреча — относительно работы, по рекомендации владыки Виктора Островидова.] Разговор на скамейке [с частью наших, с Александром Николаевичем Колосовым, который сам в общую роту к нам не ходил].
Потом передавали: Алек[сандр] Ник[олаевич] был в восторге от Ив[ана] Мих[айловича] Анд [реевского].
Барская шуба и палочка Колосова [добавлю еще — великолепно расчесанная полуседая борода].
Встречался изредка, когда мы возили снег [устроить нас сразу на работу он не мог: мы должны были пройти срок «общих работ», какой это был срок — я сейчас не помню].
Седая борода, улыбка, стоял опершись на палочку самодельную, березовую. Закрывание глаз — симптом доктора Иванова-Смоленского [какой-то нервной болезни, кажется истерии]. Истерическая откровенность.
Спросил нас: есть ли научные труды?
Посещение [Вольной философской] ассоциации. Поездка в Ленинград. Возвращение и шоколад «Тип-топ» от Елены Ал[ександровны].
Устроить не обещал [очевидно, Колосов — нас].
Комната с надписью «Запасный выход» в Санчасти [что это за комната — помещался ли там кримкабинет А. Н. Колосова или комиссия, которая снова проверяла для установления категорий трудоспособности, — не знаю].
[Кажется, я начинаю понимать, о какой поездке в Ленинград шла речь в моем зашифрованном тексте выше: это заведующий музеем СОК, вольнонаемный Николай Николаевич Виноградов, перед закрытием навигации ездил в Ленинград, и он посещал Вольфилу, и он виделся с моими родителями, и он привез плитку шоколада «Тип-топ», и он не обещал нас принять на работу, о чем просил его владыка Виктор.]
Работы общие, на которых мы находились.
Филимоновская ветка [Соловецкой железной дороги: узкоколейка, привезенная с разобранной ж. д. — Новгород — Старая Русса].
Совал в нос освобождение от иезуита лекпома [Миханьков говорил с ним по-французски]. Лекпом —
