всех, кого он знал. Когда-то он жил в одном из подводных городов-пузырей, потерял жену и дочь из-за аварии, вызванной проектом «Румоко-2» и остался наверху. Картер приехал сюда с Западного побережья около пяти месяцев сразу после развода или ухода из семьи — он не говорил об этом. С той поры он работал в «Белтрайн» и стал отличным связистом.
Бартелми повел меня через вторую лабораторию, которая освободилась только сейчас, чтобы я мог восхититься огромной светящейся картой морей вокруг Андроса, бусинками света, показывающими размещение и состояние оборудования, поддерживавшего ультразвуковые стены вокруг парков и станций. Я видел, что мы находимся в границах, охватывающих ближайший парк.
— В котором из них случилось несчастье? — спросил я.
Он повернулся ко мне, внимательно изучил выражение моего лица, а затем показал, не выдавая, никаких чувств:
— Это было дальше. Вон там. По направлению к северо-восточному концу парка. Что вы об этом слышали?
— То, что было в последних новостях, — ответил я. — А что, обнаружилось что-либо новое?
— Нет. Ничего.
Кончиком пальца я нарисовал перевернутую букву «Л» по лампочкам, ограничивающим район.
— А «дырки» в стене нет? — спросил я.
— Никаких неисправностей оборудования не было давным-давно.
— Вы думаете, это были дельфины?
Он пожал плечами.
— Я химик, — сказал он затем, — химик, а не специалист по дельфинам. Но вот что поразило меня — откуда-то я это вычитал — хотя дельфин дельфину рознь. Обычные дельфины вполне мирные, возможно, с разумом, равным нашему собственному. Но ведь они тоже должны подчиняться закону распределительной кривой — огромное количество обычных особей в ее середине, некоторое количество негодяев и идиотов на одной стороне и гениев — на другой. Возможно, есть среди них слабоумные, которые не в состоянии осознать своих действий. Или с комплексом Раскольникова. Большая часть того, что нам известно о дельфинах, возникла в результате изучения усредненных обычных образцов. А если бы в короткое время были проведены статистические исследования, они подтвердили бы закон кривой. А что мы знаем об отклонениях в их психике? Да ничего — и он снова пожал плечами. — Итак, я думаю, что это возможно, — заключил он.
Тогда я вспомнил о подводных городах-пузырях и людях, которых никогда не встречал, и я подумал о том, что дельфины всегда чувствовали подлость, вину и гнусность тех дьявольских затей. Я загнал эту мысль назад, туда, откуда она пришла, но только тогда, когда он сказал:
— Я надеюсь, вы не слишком обеспокоены?
— Удивлен, — сказал я, — но и обеспокоен тоже. Естественно.
Он повернулся, а когда я последовал за ним к двери, сказал:
— Ну, следует запомнить, что, во-первых, это случилось на большом расстоянии к северо-востоку в самом парке. У нас там нет действующего оборудования, так что ваши обязанности не приведут вас сколько-либо близко к тому месту, где все это произошло. Во-вторых, команда из Института дельфинологии обыскала весь район, включая и наши здешние постройки, с использованием подводного поискового снаряжения. В-третьих, вплоть до дальнейших распоряжений будет продолжаться ультразвуковая локация вокруг любого района, где хоть один из наших друзей будет совершать погружения — а акулья клетка и декомпрессионная камера используются при всех спусках под воду. И пока точной разгадки нет, все начеку. А вы получите оружие — длинную металлическую трубу с зарядом и гранатой — этого вполне достаточно, чтобы убить и взбесившегося дельфина, и акулу.
Я кивнул.
— Хорошо, — сказал я, когда мы направились к следующей группе зданий,
— это позволит мне чувствовать себя увереннее.
— В любом случае я заговорил бы об этом немного погодя, — сказал он.
— Я все думал, как бы поаккуратнее выложить вам это. Так что, у меня на душе тоже полегчало… Эта часть зданий — контора. Сейчас она пуста.
Он толкнул открытую дверь, и я последовал за ним: столы, перегородки, кабинетная начинка, конторская механизация, кондиционер — ничего необычного и, как уже было сказано, ни человека внутри. Мы прошли по центру помещения к двери в его дальнем конце и пересекли узкий проход, отделяющий соседнее здание. Затем мы последовали туда.
— Это наш музей, — сказал мой проводник. — Сам Белтрайн считал, что будет чудесно иметь свой маленький музей и показывать его посетителям. Он полон морской всячины так же, как и моделей нашего оборудования.
Кивнув, я огляделся. По крайней мере, модели оборудования не подавляли, как я боялся. Пол был покрыт зеленым ковром, и миниатюрная модель станции находилась на столообразной подставке вблизи передней двери; показывалось и все ее оборудование. Полки на стене позади нас демонстрировали увеличение наиболее важной части его, и там же были планшеты с абзацем или двумя пояснений и истории.
А еще там были древняя пушка, два фонаря, несколько пряжек от поясов, немного монет, сколько- то проржавевшей кухонной утвари, размещенной рядышком — трофеи с вековой давности судна, что все еще лежало на дне не особенно далеко от станции, если верить карте. У противоположной стены на подставках было несколько скелетов, а на стене — много маленьких, а также цветные рисунки и прекрасные образцы морской фауны: от тонких колючих рыбешек до дельфинов и вплоть до полноразмерного макета, к которому я решил вернуться несколько позднее, когда появится свободное время. Там был и огромный отдел, включавший выставку минералов Фрэнка Кашела, аккуратно оформленную и снабженную ярлыками, отделенную от выставки рыб окном и поднятой немного высоковато, но все-таки привлекательной акварелью с названием «Очертания Майями», нацарапанном в нижнем углу.
— О, Фрэнк — художник, — заметил я, — недурственно.
— Нет, это его жена, Линда, — ответил Бартелми, — сейчас вы с ней познакомитесь… Она за следующей дверью. Она — наш библиотекарь и делопроизводитель.
Когда мы прошли в дверь, ведущую в библиотеку, я увидел Линду Кашел. Она читала, сидя за столом, и посмотрела на нас, когда мы вошли. На вид ей было лет двадцать пять. Ее длинные волосы, выгоревшие на солнце и зачесанные назад, держались заколкой с камушком. Синие глаза на продолговатом лице с ямочкой на подбородке, нос с легкой горбинкой, брызги веснушек и очень ровные, очень белые зубы были продемонстрированы нам, когда Бартелми поздоровался и представил меня.
— Иногда вам может понадобится книга, — сказала она.
Я посмотрел на полки, витрины, оборудование.
— У нас хорошие копии стандартных справочников, которыми пользуются постоянно, — добавила она. — Я могу получить факсимильные копии чего угодно, если вы предупредите меня заранее, скажем, за день. Есть и несколько полок обычной беллетристики, легкого чтива, — она показала на стеллаж у переднего окна. А вон там, справа от вас — хранилище кассет: в основном, записи подводных шумов, голоса рыб и прочее — отчасти для продолжения образования, чем тут занимаются, отчасти для национального Научного фонда, и, наконец, музыкальные записи, для нашего собственного развлечения. Все внесено сюда, в каталог, — она поднялась и хлопнула по картотечному ящику, показав на ключ указателя у него сбоку. — И если вам захочется что-нибудь взять, а вокруг никого нет, я пойму, что вы были у меня, если вы запишите номер книги имя и дату в этот журнал, — она показала конторскую книгу в углу стола. — И если вы хотите задержать что-нибудь подольше, чем на неделю, пожалуйста, намекните мне об этом. Здесь есть еще ящик с инструментами — самый нижний ящик стола, на случай, если вам когда-нибудь понадобятся какие-нибудь плоскогубцы. Но не забудьте положить их на место. Вот вроде бы и все, о чем я могла вспомнить, — закончила она. — У вас есть вопросы?
— Вы много рисуете сейчас? — спросил я.
— О, — сказала она, снова усаживаясь, — вы видели мою мазню. Боюсь, что за той дверью единственный музей, в котором есть моя работа. Но я отношусь к этому спокойно. Я знаю, что мне плохо
