вообще любила это занятие. Глаза — чересчур маленькие… И раскосые. В детстве отец называл ее китаезой… Рост — слишком большой… Нос — курносый… Волосы… Ну, с этим вроде все в порядке… Но скулы… Получается очень уж круглая морда… Масленичный блин… Несмотря на худобу… Странно… Нужно отрезать челку, будет лучше…
— Мышонок! — постучал в дверь Вовка. — Ты скоро? Довольно тебе там извращаться. До дырок протрешься! Твоя страсть к чистоте превращается в издевательство надо мной. Кроме того, я тоже хочу поплескаться. Жадоба! Воды ей для меня жалко! Пожалей грязного немытого Вовку!
— Сейчас… — пробормотала Маша.
Ее зажал холодный страх, и она пыталась уговорить его пойти на милость. В конце концов, все эти предположения об их кровном родстве могут оказаться полной бредятиной и ерундой. Ну, как можно утверждать, от кого у тебя ребенок, если… Если у тебя два мужа… Ну, два мужика… Только кто вообще когда-нибудь станет выяснять эту истину? Докапываться до правды?.. Эти подробности сейчас нужны и важны лишь одному человеку на свете — Маше… А других они просто отталкивают за ненадобностью, детали им ни к чему… Так стоит ли мучить себя глупостями?..
Но еще больше Маня боялась того, что сейчас произойдет, вот-вот случится между ними… Того, что всегда хотела, о чем мечтала много лет, не смея самой себе в этом признаться.
Над ней неизменно слишком тяжко довлели распоряжения и догматы старших. Нарушить проповеди и постулаты бабушки и матери Маша была не в силах. Она выросла очень привязанной к ним, несмотря ни на что, очень от них зависящей, к ним прислушивающейся, законопослушной. Да и вообще не в ее характере — разрушать авторитеты, ниспровергать каноны, выдвигать свое мнение… Ей куда легче и проще принять на веру мнение других, чем лезть в непонятные дебри и непроходимые заросли.
Но заповеди и наставления родных давным-давно пришли в тяжелое противоречие с ее собственными желаниями. Маша разрывалась между необходимостью следовать правилам семьи и собственными чувствами. Сегодня, кажется, настал момент, когда она сдалась самой себе…
Она наспех вытерлась, набросила на себя халат, который сунул ей Володя, и открыла дверь…
В гостиной тихо звучало пианино. Маша вошла и остановилась на пороге. Вовка поднял голову, внимательно оглядел Маню и улыбнулся. Какой он милый, этот его темный зуб…
— Я давно тебя не слышала… — сказала Маша.
— Побанькалась, наконец, и хочешь послушать? Что же тебе сыграть…
Он стал наигрывать какую-то простую, до боли знакомую мелодию. И тихо замурлыкал, не сводя с нее темных узких глаз:
Маша почувствовала, как щеки обварило кипятком…
— Смени пластинку… — попросила она.
— Ради вас что угодно! Мы знаем и другие хиты!
Хитро блеснули темные глаза.
— Похоже, у тебя только одна тематика… — пробормотала Маша.
— На сегодняшний вечер — да! И у тебя тоже! Та же самая! Просто ты предпочитаешь держать ее до поры до времени при себе. А Вовка очень откровенный!
Маша вздохнула. Да уж… Что правда, то правда…
— Я быстро! — сказал Володя и опустил крышку пианино. — Ополоснусь теплой водичкой — и сразу назад! Веди себя без меня хорошо. Никаким мужикам не звони. Петь и плясать не возбраняется, но потише: у меня помешанные на тишине соседи. Кроме того, вот за этой стенкой живет Мум. Мне почему-то кажется, тебе вряд ли захочется его видеть… Хотя кто тебя знает… И сядь куда-нибудь: твои шансы еще подрасти теперь равны нулю.
Он снова пристально оглядел Машу и вышел.
Маня присела на краешек тахты. Теперь страх туго запеленал ее всю, с ног до головы, не позволяя ни шевелиться, ни думать… Осталась одна-единственная мысль: я боюсь!.. Сердце набирало скорость, как самолет на взлете.
Потом Маня все-таки вспомнила о доме и торопливо, дрожащими пальцами, набрала номер матери. Антошка в последнее время жил у любимой бабушки.
— Мама, я приеду утром… — пробормотала Маша. — Все в порядке, не волнуйся… Просто так получилось… Уже поздно ехать назад…
— Хорошо… — недовольно отозвалась мать. — А… ты где?
— Это неважно, — ответила Маня, повесила трубку и вдруг в ужасе вспомнила: у Инны Иванны стоял определитель номера…
Совсем недавно отец, то есть… ну, в общем, тот, которого она считала… да все равно папа!.. купил новый аппаратик по просьбе бывшей жены, измученной анонимными звонками по ночам.
— Ты выключай телефон, — советовала Маша.
— Как это выключай? — возмущалась каждый раз Инна Иванна. — А вдруг что-то неожиданное? Вдруг что-то случится с Антошкой, с тобой, с отцом? Нет уж, я лучше буду мучиться, но жить с включенным!
Да ладно, обойдется, попыталась успокоить себя Маша. Возможно, загородный номер не обозначился… И разве мать помнит его? Она ведь уверяла, что давно не виделась с… этим… якобы Маниным отцом… Да и вообще он умер… Так что ничего страшного… А если мать все-таки спросит, почему Маша оказалась ночью в квартире своего отца?..
Внезапно в комнате погас свет, и две теплые большие жестковатые ладони стиснули Машкины щеки. Вовка всегда любил брать в руки ее лицо и заглядывать в глаза. Но сейчас темно…
— Ты ждала меня? Думала обо мне? — тихо спросил он.
— Сейчас или вообще? — попыталась уйти от ответа Маша.
— Всегда! И сейчас, и вообще… — Вовка неторопливо провел пальцем по ее носу. — Такой же маленький и задранный кверху… Все такое же… Ничего не изменилось, ничего… Только прошло сколько-то лет… Всего-навсего… Во, моржа какая!
— Да это пустяк, ерунда! Подумаешь, время! — натянуто усмехнулась Маша. — И у тебя тоже точно такой же длинный нос, ничуть не укоротился, и ты его вечно суешь, куда не следует. Или я ошибаюсь?
Она всячески старалась оттянуть момент их близости. Может быть, ей нужно было все-таки уехать в Москву?
Вовка засмеялся.
— Почти угадала! Насчет носа. А вот я все-таки довольно прилично изменился, причем стал одновременно и лучше, и хуже… Местами, периодами…
