— Только на журфак! Куда тебе без нашей помощи? Пропадешь! Ты абсолютно ничего не умеешь! Совершенно не приспособлена к жизни. Бабушка тебя избаловала.
— Да, Марья! — тотчас охотно присоединялся отец. — Ты тоже безалаберная. Удалась целиком в мать. Ее полное повторение! А значит, совершенно не удалась. Два сапога на одну ногу. Что и требовалось доказать.
— Мне надоело слушать твои скептические замечания! Ты увлекаешься злобным критиканством! С тобой можно говорить, только мыла наевшись! — раздражалась Инна Иванна.
Почему мыла? — каждый раз удивлялась Маша.
— Я устала! Мне опротивело быть в роли твоего футбольного мяча! Я больна! — кричала мать. — Ты прекрасно знаешь, что у меня холецистит, аллергия и плохие сосуды!
— Будет жаль, если такая красивая свечечка — и погаснет! — цинично замечал отец, пристально оглядывая жену.
Репертуар у родителей со временем не менялся.
Чтобы не слышать родительских скандалов и сцен, Маша на первом курсе переехала к бабушке, в ее маленькую чистую квартирку на Университетском проспекте. Здесь всегда было тихо и спокойно, несмотря на гул машин за окнами. Вечерами, вернувшись с занятий, Маня читала, забравшись с ногами в угол большого дивана.
Тогда она впервые увлеклась православием. У деда, умершего давным-давно, еще до Маськиного рождения, хранилась прекрасно изданная старинная Библия начала двадцатого века. Маша читала медленно, не торопясь, стараясь постичь каждое слово. Хотя не слишком понимала, зачем ей это так нужно. Почему-то казалось, что здесь, на этих страницах, спрятана великая мудрость, до которой нужно теперь обязательно добраться. Без нее больше жить нельзя. Невозможно.
Иногда звонила Инна Иванна, интересовалась успехами дочери и занятиями на журфаке.
— Инночка, не волнуйся, — говорила бабушка. — У Машуни сплошные 'автоматы'.
Мать удовлетворенно вешала трубку, даже не поговорив с любимой Масяпой.
Маша действительно хорошо и легко переходила с курса на курс. Да и учиться на журфаке особого труда не представляло. Туда сложно было только поступить. Почему толпы абитуриентов рвались в журналисты? Судя по жизни Маниных родителей, репортерская жизнь оказывалась не сахарной. Может быть, далеко не все поступающие это ясно себе представляли? И сам Ясен ясности в данный вопрос не вносил: на факультете обучали русскому языку, литературе, истории, теории печати и многому другому, одновременно нужному и не нужному. Настоящая журналистская жизнь начиналась уже за порогом старого здания напротив Манежа. Мася ее не ждала, потому что по обыкновению очень боялась. Жуткая трусиха, она предпочитала по возможности дольше сидеть в своем углу и читать, читать, читать…
Книжный червячок — называла ее бабушка.
Дед погиб, когда Машки еще в проекте не было. В детстве она думала, не ориентируясь в истории и хронологии, что деда убили фашисты. Потом, когда подросла, узнала, что свои. Поскольку война к тому времени закончилась. Но великий Сталин доживал последние годы на Земле и успел арестовать и расстрелять деда, которого позже, как многих других, реабилитировали. Дед был коммунистом с семнадцати лет, потом секретарем горкома партии, жили тогда в печально знаменитом Доме на набережной. Бабушку с Инной не тронули лишь потому, что дед с бабкой разошлись. Да и времена уже стали немного спокойнее. А может быть, просто не успели… Однако страх остался в Иннином сердце навсегда: она боялась звонков в дверь, особенно поздновечерних, пугалась анекдотов, особенно политических, страшилась говорить по телефону о каких-нибудь хоть чуточку опасных, по ее мнению, вещах. И кто знает, не ее ли страх достался по наследству Маше…
Бабушка тоже была убежденной коммунисткой, читала газету 'Правда', серьезно, застыв на стуле, слушала радио и делала выписки из материалов съездов. И с великим почтением, даже благоговением относилась ко всем партийным верхам и правителям. Она вообще уважала власть, тем более, коммунистическую, и свято верила в построение коммунизма, идеалы партии и светлое будущее страны Советов.
Маську эти идеалы волновали слабо. Она вполуха выслушивала бабушку, сообщающую об очередном Пленуме, и отправлялась читать Новый завет. Странно, что старый член партии хранил его. Возможно, это и привело к каким-то поворотам в дедушкином сознании, ведущим к трагическому концу, и послужило одной из причин ареста. Кто знает…
Бабушка была совершенно бескорыстна, нетребовательна ни в еде, ни в одежде, могла есть одну картошку и донашивать обноски. Она считала, что дочка и внучка тратят неоправданно много на наряды, но беспрекословно отдавала всю свою пенсию именно дочке и внучке. И всегда, насколько Маня себя помнила, упорно внушала внучке, что та некрасивая и что главное в жизни — не внешность, а учеба и знания. Маше в душу запал лишь первый горький постулат.
Когда умер Сталин, бабушка страшно плакала. И сама всегда рассказывала об этом. Масе все это казалось по меньшей мере странным.
3
На втором курсе в Машкиной жизни появился Вовка. Словно ночью за окном что-то неожиданно и страшно громыхнуло. Гул прокатился по крышам, печально зазвенели стекла, и содрогнулись от испуга тяжелые стены домов.
Стреляли, подумала Маня, и проснулась, облившись холодным потом: война и до Москвы докатилась!
Она сбросила с себя одеяло и подбежала к темному окну, еще хранящему эхом странный далекий гром. Тишина и спокойствие. Какая еще война? Маня стояла лбом в стекло, изучая безмятежную улицу. Что это было? Может, он только приснился, прислышался, этот грозный непонятный гул? Ведь он больше не повторился. И хорошо…
Маша открыла форточку пошире и забралась в кровать. Сна не было. Что это так жутко зазвенело стеклами? Маська лежала, вытянувшись и рассматривая узоры на шторах, проступающие все ясней. В детстве она любила точно так же разглядывать трещинки на потолке и складывать из них зверей, птиц, человеческие силуэты. Призрачный смутный мир воображения казался реальным, и ей хотелось перебраться именно туда из своей привычной комнатенки. Почему, Маша не знала.
В те времена жили в большой коммуналке, в переулке возле Тверской, тогда носящей имя Горького. Тридцать восемь человек, десять комнат. Или больше. Маня точно не запомнила. В туалет очередь, в ванную по записи… Дети в восторге гоняли на велосипедах по огромному, широкому, как улица, коридору, нарочно пугая взрослых звонками и наслаждаясь их испугом и возмущением.
Потом бабушка, как старый член партии, получила, по настоянию дочки, отдельную квартиру на проспекте Вернадского. Она долго сопротивлялась, заявляя Инне, что люди живут в подвалах, и должно быть стыдно…
— А мне не стыдно! — твердо объявила мать. — У меня ребенок! Молодой муж! И мы вчетвером больше не можем здесь ютиться! Эта жуткая комната как каморка у Раскольникова: одновременно душная и холодная.
В результате сложных многократных обменов, на которые Инна Иванна оказалась очень горазда, внезапно проявив незаурядные способности и недюжинную энергию, о которых никто не подозревал, семья не раз переезжала. И, в конце концов, получила несколько маленьких отдельных квартирок.
Но в детстве Маша искренне считала прекрасной эту длинную, с одним окном, полутемную комнату с высокими трехметровыми потолками, где трещинки сами собой складывались в необыкновенные картины и необычные сюжеты. Утром, просыпаясь, и вечером, перед сном, Машка долго крутилась в кровати, принимая самые дурацкие, сложные позы и положения, чтобы трещинки на потолке сложились иначе. Не так, как вчера.
— Что ты опять без конца вертишься, как карась на сковородке? — сердилась Инна Иванна, если
