— А вы тоже танцевали? — когда-то спросил у тети Маши маленький Андрюша.
— Пробовала, — объяснила она. — Но следом за мной на паркет встал Степан, и я быстро поняла, что это — не мое, мне за Степушкой ни за что не угнаться. Да и не стоит! Если бы ты видел, Андрюша, молодого Степана на паркете!.. Его танцев никому не повторить! И я сказала тренеру — у нас очень хороший был, заботливый, внимательный Юрий Петрович — что хочу уйти. Хотя меня все отговаривали. Но я уже четко знала, чем мне надо заниматься — помогать брату. Да и денег у нас в семье лишних никогда не водилось — зачем тратить на меня впустую?
Андрей тогда удивился: чем она могла помочь Юрасову? Не тренер, не профессионал…
— Очень просто! — пояснила тетя Маша. — Записывала на пленки его тренировки и выступления. И выступления соперников. Чтобы ему с тренером все проанализировать и разобрать ошибки и удачи. Узнавала новости, ему ведь было некогда! Вынюхивала про лучших танцоров и танцорок. Перезнакомилась со многими спортсменами из других клубов, не говоря, что я сестра Степана. Только с моей помощью он начал легко и быстро побеждать и, в конце концов, превратился в непобедимого.
Андрей уловил в гордых словах тети Маши скрытый, нехороший смысл: вероятно, она ради брата занималась чем-то грязноватым, неприятным. Но долго никак не мог догадаться, чем именно.
Немного позже, когда Андрей подрос и стал своим в доме, а главное, превратился в единственную опору и надежду Степана, тетя Маша разоткровенничалась до конца и выдала домашние тайны. Впрочем, они вряд ли считались тайнами: многие о них давно знали. И ничего плохого в своих действиях Манечка никогда искренне не видела, поскольку ею руководила любовь к брату. А его самого и все его поступки и желания считала непогрешимыми, светлыми и чистыми.
Верочка… Одна из лучших партнерш молодого Юрасова. Рыжеватая девочка, смотревшая с больших цветных фотографий наивно и чересчур серьезно. Застывшая, тревожная, показная улыбка…
Вера танцевала в паре с Тимуром Рамазановым. Именно Тимур, и только он один, мог стать настоящим соперником Степана, мог победить его и уж, во всяком случае, доставить много неприятных, даже страшных минут.
Надвигался памятный танцорам союзный чемпионат. Степан нервничал, дергался по пустякам, не спал ночами… Любимые глаза, обведенные нехорошими, болезненными тенями, смотрели на Маню с тоскливой укоризной. Словно молили о помощи и спрашивали: неужели ты, Маруся, в самом деле, не в состоянии сейчас ничего для меня сделать?
Маша знала: Степан привык действовать и играть наверняка. Он не желал рисковать, жертвовать собой, идти вслепую напролом. Он не признавал честной, настоящей борьбы, потому что ее в принципе не бывает на свете. Она не может быть до конца безупречной! Испокон веков существуют и останутся подводные течения, рифы и невидимые миру камни. Мир так устроен. Знакомства, козни, интриги… Если ты не успеешь вовремя организовать подножку, значит, ее тотчас проверят на тебе. Не промахнись и будь только первым! Всегда первым. Во всем.
Да, выходя на паркет, Степан должен быть заранее уверен, что уйдет отсюда лишь победителем. Без этой убежденности ему ни за что, никогда, никого не перетанцевать. Он не так силен душой, как кажется. И его уверенность необходимо подкреплять, страховать. Заведомо подтверждать несостоятельность соперников. Их заранее обезвреживать. Любыми доступными и недоступными способами. Степан должен знать, что все остальные слабее, что ему нет равных, иначе танцевать по-настоящему он не сумеет. В самый напряженный момент откажут нервы. Великий танцор всегда больше всего нуждался в 'костылях': сначала — в виде сестры, опоры в настоящем, потом — в виде Андрея, своего гарантированного будущего.
Проклятый Тимур! Он вырвался вперед совсем недавно, и многие говорили, что если бы не Вера — артистичная, выразительная, всегда добивающаяся своеобразной глубины и яркости танца — горячему Тимуру не видать призовых мест, как своих ушей. Он бывает вульгарен, порой чересчур резковат в движениях, часто грубо переигрывает и зарывается на паркете. Слишком бьет на эффект.
Имя Рамазанова позже нехорошо ассоциировалось у Степана с именем любимого ученика Семушкина, о чем тренер лишний раз старался не вспоминать.
Победный, стремительный танец Тимура нужно было остановить любой ценой. Этой ценой стала задумчивая Вера.
Степан впервые увидел ее на пленке, принесенной сестрой. И застыл, не отрывая мрачного, темного взгляда от рыжеватой девочки, фонариком летящей по паркету.
— Ты слишком часто смотришь на казанскую пару, — заметила как-то Манечка. — Не стоит тратить на них столько времени. Ничего исключительного, но парня, на всякий случай, лучше нейтрализовать.
Брат ничего не ответил. Он почти не советовался с Машей, полностью доверял ей свою судьбу и только невзначай спросил ее однажды поздно вечером:
— Когда ты едешь?
Манечка молча показала билет на поезд до Казани.
Уговорить Веру оставить Тимура ради Юрасова оказалось непросто. Хотя Маня не привыкла отступать перед сложностями, даже она тогда думала, что ничего не получится. У нее опускались руки…
Верочка равнодушно, рассеянно, вежливо, не прерывая, выслушивала все предложения, отрицательно качала головой и отправлялась на тренировки с Тимуром. Слегка обнадеживало лишь одно: Вера не рассказала партнеру ни о том, кто такая Маша, ни о цели ее визита в Казань.
Впрочем, Манечка действовала в своих обольщениях крайне примитивно: Москва, известный танцор с мировыми титулами, мгновенная, ослепляющая слава… Вера, конечно, всего этого хотела, но могла легко и довольно скоро добиться того же самого, не оставляя Тимура. Зачем ей именно сейчас его бросать?
Конечно, Юрасовым было бы неплохо заранее привлечь к своей игре тренера, но они боялись рисковать. Юрий Петрович не собирался менять Светлану, постоянную партнершу Степана, тем более перед самым чемпионатом. Казалось, он вполне доволен дуэтом и всерьез рассчитывает на очередную, бесспорную победу. Не принимая во внимание грозную казанскую пару.
Маруся всю голову изломала в поисках выхода. Времени оставалось мало, почти в обрез, приходилось решать все на ходу, стремительно, не позволяя себе размышлять, не имея возможности перебирать различные подходящие варианты и искать среди них наилучшие. Манечка вспоминала брата, его остановившиеся, ужасные глаза и больно сжимала руками виски, пытаясь придумать хоть что-нибудь путное и реальное. Одной любви и неистового желания помочь брату оказалось слишком мало, требовались большая изворотливость, хитрость, сообразительность. Мане всего этого явно недоставало.
В отчаянии она начала следить за Тимуром. Вдруг найдется компромат! Тогда танцора легко подставить. Неужели Рамазанов такой чистенький? И увидела после одной из тренировок, как к нему на улице подошла очаровательная, застенчивая девочка татарочка. Маша без труда быстро выяснила, что это невеста Тимура, которую он пока скрывает от Веры, поскольку его родители настаивают на браке, но категорически возражают против русской невестки. И Тимур почти согласен, только боится оскорбить любящую его Веру.
— Дурочка, он же все равно тебя бросит! — объявила Маня вечером своей новой подруге. — Разве ты не знаешь, что он на тебе не может жениться? Да и вообще, поверь мне, ему все равно! Конечно, танцевать с тобой он не перестанет, лучшей партнерши ему не найти… Только этого мало…
Вера ничего не ответила: она действительно до сих пор лелеяла надежду выйти замуж за партнера, с которым ее связывало далеко не братское чувство. Тогда Маша двинулась еще дальше. Ей требовалось воочию доказать Вере, насколько она безразлична своему черноглазому. Слишком горячему, чересчур темпераментному. Подтвердить его изменчивость и непостоянство лишь одним, вполне доступным Марусе путем…
Манечка подошла к Тимуру и попросила автограф. А пока смуглый танцор расписывался на открытке, Маруся еле слышно прошептала, что приехала сюда исключительно ради Тимура, в которого давно влюблена.
Тимур поднял голову и внимательно осмотрел Машу. Она ему понравилась: тонкое, нежное личико — голубоватые жилки сквозь прозрачную кожу. И такие же тоненькие, слабые волосы. Никто бы никогда не поверил, что за этими невинными, милыми глазками скрываются сила и воля. Да еще какие!
— Может быть, — робея, краснея от смущения, пролепетала Манечка, — мы увидимся вечером? Я
