и даже вообразила на минуту, что ты можешь сделать ее счастливой…. А что ты можешь?

Поэт снова с пренебрежением махнул рукой.

'А что я могу?! — подумал Валерий и вспомнил пустые, отсутствующие глаза Олеси, преследующие его день и ночь.

— Пойми, — негромко увещевал Глеб, — мы все здесь случайные люди, и ты, и я. И все здесь случайно. Ты ненароком столкнулся с Олесей, а будь на ее месте другая, похожая, ты бы в нее точно так же врезался. Под руку тебе она подвернулась в тот самый момент, когда земля у тебя под ногами горела. Только ты сам этого еще не замечал. Женщина в такой момент — просто отдушина.

— Отдушина — место для кошек, — машинально ответил директор. — Значит, ты думаешь, с Олесей земля уже не горит?

— Ничего я такого не думаю, — хмыкнул Глеб. — А отдушина — просто черная дыра.

Несколько минут они молчали. Словно желая объяснить Малахову поведение Олеси, умевшей легко раздеваться, Витковский продолжал:

— Мы закрываемся от других одеждой: брюки, носки, рубашку… Рядом с кем ты свободно все с себя снимешь? Чтобы уж такой, какой есть: кривоногий, волосатый, неловкий… Страшный до чертиков, непривлекательный и никому не нужный, но зато в чистом виде!

— В голом! — педантично исправил Валерий.

Глеб довольно засмеялся.

— Вот я и говорю, мой мальчик, что в галстуке и при часах мы совсем другие, чем в натуральную величину. Для общества ты очень подходишь в своем костюме. Ну и прекрасно, чего тебе еще искать? Ведь ты всем нравишься, а нравишься ли ты самому себе, никого не волнует.

— Почему? — тупо спросил Малахов.

— Почему? — недоуменно переспросил поэт. — Ну вот, снова твои почему… Ты что, опять будешь задавать мне свои бесконечные вопросы? Уймись, Валерий, успокойся! Твоя искренность и тяга к правде никому не интересна, спрячь их поглубже под свитер. Для женщины одежда — все и ничего. На самом деле лишь для нас она очень много значит, потому что мы не умеем, как они, четко отделять внешнее от внутреннего. Мы более монолитны, а у этих свистушек множество всяких граней и разных оттеночков. И тряпки для милых дам — просто удачная вывеска, хорошая реклама, тогда как для нас это — броня, скафандр, укрытие… Женщины меняются сто раз на дню, абсолютно не меняясь. Живут напоказ, на всеобщее обозрение. И ничего личного не демонстрируют. Бери с них пример. Если, конечно, получится. Я всегда так и делал. Ты понял что-нибудь?

— Продолжай… — пробормотал Малахов непослушными губами.

— Я, собственно, все сказал, — отозвался Глеб. — Ты любишь ни от кого не зависеть по примеру большинства мужчин. Ну и не морочь себе голову! Прими ситуацию как должную. И живи себе дальше спокойно. Это просто, как апельсин… Олеся — моя любимая дочь, но я всегда искренне жалел ее мужа. Бедняга! А теперь мне очень жалко тебя, хотя почему-то кажется, что ты должен выпутаться из своего непростого узелочка.

Но выпутаться никак не удавалось. Правда, их связь с Олесей ничем не нарушалась и не омрачалась: по странному стечению обстоятельств ничего случайного и плохого с Олесей и вокруг нее не происходило, а в конфликты она, в силу своей натуры, вступать не любила.

Только в сентябре в школе появился пятнадцатилетний Карен Джангиров. И уже через месяц, совершенно неожиданно, Олеся в первый раз вбежала в кабинет Эммы в слезах, швырнула сумку на пол и крикнула, почти падая на стул:

— Это невозможно, Эмма! Понимаешь, это просто невозможно!..

2

Вечером Олеся обняла безразличную к ее ласкам дочь.

— Я вспоминала сегодня твою песню. Ты не скачи быстро, как поешь дома. Зачем тебе это? Не торопись никогда, Полька…

— Ладно, — равнодушно отозвалась та, потихоньку освобождаясь от материнских рук. — Я не буду торопиться. Я спою тебе другую песню, хочешь?

— Давай, — согласилась Олеся. — Спой другую. Про лошадей, которые никогда не спешили.

— Только это будет неправда, — серьезно возразила девочка. — Ведь ты же знаешь, мама, что лошади всегда скачут быстро. Им нужно успеть!

Олеся вздохнула.

— А куда им нужно успеть?

— Они знают, мама, — твердо ответила Полина. — Они сами все знают.

'А я ничего не знаю, — подумала Олеся. — Ничего и ни о чем. И я уже больше никуда не успею…'

Где-то далеко, на краю света, зазвонил телефон.

— Мама, — дернула ее за руку дочь, — ты что, не слышишь? Тебе звонят!

Олеся заглянула в ее глаза и вдруг увидела в них недетскую жалость. Дочь, оказывается, все давно понимала.

'Почему все жалеют меня? — подумала Олеся. — Наверное, потому, что я сама себя все время жалею…'

— Иду, — пробормотала она, поднимаясь с ковра. — Я уже иду, Поля. Я все слышу.

Звонил Валерий. Он хотел увидеться, чтобы обсудить проблему с Кареном.

— Приходи, — равнодушно согласилась Олеся. — И принеси что-нибудь выпить. У меня кончилось.

Недавно она с тревогой стала замечать за собой дурную склонность к крепким напиткам. Чем крепче, тем лучше. Осознала вдруг, что почти каждый день наливает себе что-нибудь в рюмку. Особенно требовалось выпить в такие дни, как сегодня, когда она возвращалась домой пустая, безвольная, бестолковая… Вокруг гремел, шумел, летел дальше обычный день. Никто ни на кого не обращал внимания. 'Безумный город', — говорил Валерий.

— Поля, ты ела? — спросила Олеся, положив трубку.

— Я не хочу, — отозвалась дочь. — Я еще порисую…

Ну и хорошо, они с Валерием смогут уединиться как минимум на час. Впрочем, спокойная и ненавязчивая Полина никому никогда не мешала. И именно поэтому беспокоила Олесю все сильнее. Что скрывалось за постоянной отчужденностью Поли, за ее врожденным умением уходить в себя с головой, зарываться в своих мысли, как в одеяло, абсолютно не интересуясь происходящим? Инертность, пассивность? Нежелание контактировать с людьми — от неумения или от страха перед ними?

— У тебя необычная девочка, — заметил как-то Валерий. — Эта ее вечная отрешенность… Похожая на твою, но только у нее она настоящая.

Он не ошибся. Полина родилась навсегда оторванной от скверно устроенного мира с его конфликтами, смутой и неразберихой. Сейчас она пробовала устроить свой собственный. Получалось неплохо. Во всяком случае, на первых порах. Молчать она умела мастерски. И не входила в комнату матери или в кухню без приглашения. Ребенок, который никогда никому не мешал… Может быть, ей очень мешали все вокруг?

Олеся и Валерий по обыкновению расположились в гостиной. Он разлил вино, но едва они выпили, встал и подошел к окну. Его давняя любовь к окнам раздражала Олесю. И в школе точно так же: прилипнет, кажется, ничем не оторвать.

Москва, захваченная осенью, ею увлеченная, по утрам плавала в туманах, а ночами заливалась теплыми, едва слышными дождями, шуршащими, словно мыши в деревенском доме по углам.

Олеся налила себе снова. Мысли стали вдруг легкими, светлыми, радостными. Резкая смена настроения — к ней Олеся всегда так рвалась, запасая для себя новые и новые бутылки — произошла мгновенно. Олеся задумчиво повертела в руках салфетку и сказала без всякой артистичности, глядя ничего не выражающими глазами:

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату