Вместе с Годайго в доме находилось трое самураев, не отводивших от пленника взглядов. Ясное дело, они не боятся, что император-монах вдруг их раскидает, а вот попытаться покончить с собой — это да, это запросто, это в японских традициях, да и душевное состояние у Годайго сейчас как раз вполне подходящее, чтобы сводить счеты с жизнью.
— Извини, Годайго-сан, — сказал Артем, переминаясь у порога, — ничего личного, я просто спасал себя и своих близких. А говорят, заодно спасаю и страну Ямато от будущих бед…
— Страну спасаешь?! — Годайго вперился в Артема. Взгляд экс-императора был страшен, в нем мешались невыносимая боль и ярая ненависть. — Я знаю, кто тебе об этом наговорил. Тот, кто подослал ко мне. Проклятый Ходзё. Хитро, очень хитро. На такое только он и способен. Спасаешь страну! Ты губишь страну, глупый чужеземец, зачем-то свалившийся на нашу голову. И себя заодно губишь. Ты это поймешь, но будет уже поздно…
Годайго обхватил голову руками, сгорбился, уткнувшись лицом в колени. Он больше не хотел ни о чем говорить с предателем. Артему не оставалось ничего другого, как выйти на улицу. Скверновато было у него на душе.
Как себя ни оправдывай, как ни называйся Штирлицем, а вот не избавиться от нехорошего чувства, будто ты и вправду кого-то предал. Да еще тревожило какое-то смутное ощущение, будто что-то упустил или пропустил, бередило душу что-то вроде дурного предчувствия, хотя вроде бы с чего быть дурным предчувствиям, когда все дурное позади, а впереди лишь даль светлая и ясная…
Артем подумал, что, наверное, во всем виновата эта нелюбимая им часть суток — еще не ночь, но еще и не утро. Ладно, дорога разгонит всяческую хмарь.
— Кого оставляешь здесь? — спросил Хидейоши.
Гимнаст размышлял недолго:
— Всех своих беру с собой.
Оставлять их в одном месте с Годайго опасно — а вдруг и впрямь кто-то нападет, чтобы отбить экс- императора? К тому же теперь, когда вся Артемова штирлициана, слава Будде, позади, можно смело отправить женщин из ставки сиккэна в столицу, а еще лучше в Ицудо. Пусть сиккэн выделяет носилки, носильщиков, хотя бы пару дюжин самураев в сопровождение — думается, Артем заслужил столь малую награду за свои подвиги разведчика.
А Хидейоши вдруг улыбнулся во весь рот и подмигнул Артему:
— В четверти ри отсюда тебя ждет неожиданность…
Они шли по равнине, твердой, как скорлупа ореха. Куцая трава высокогорья не мешала шагу и не обдавала ноги обильной росой. Край неба постепенно разгорался алым.
Шагали молча. Руки самураев привычно лежали на рукоятях мечей. Даже женщины захотели пройти эти полри своими ногами, а не ехать в седле. Взятых в монастыре лошадей вели в поводу. К одной из лошадей был приторочен дорожный сундук, где лежали легендарные доспехи и женские вещи. Не самое подходящее с самурайской точки зрения соседство, ну да ничего.
Когда они обогнули холм, то увидели небольшой табунок оседланных лошадок, мирно пощипывающих малосочную осеннюю траву, и человека в доспехах, сидящего возле них на земле. Заметив приближающихся, человек тут же вскочил и направился навстречу энергичной, косолапой походкой. Очен- но знакомого облика самурай, надобно сказать, одни «запорожские» усы чего стоят…
— Что я мог поделать? — сказал Хидейоши, идущий рядом с Артемом. — Отец сказал так: «Я еду с тобой. Когда еще удастся всласть помахать мечом за императора? Скорее всего никогда». Отец у меня — самурай старой закалки, для него сражение — лучшее лекарство от всех болезней.
Но не глава дома Кумазава, Садато Кумазава, оказался той самой обещанной неожиданностью. Из-за лошадиного табунка вдруг появилась женская фигура. Ацухимэ! Сюрприз так сюрприз. Пожалуй, даже появлению императора Артем бы меньше удивился, чем появлению этой девушки.
— Как?! Откуда?! — свое восклицание Артем адресовал подошедшему Кумазава-отцу.
— Ты про нее? — Кумазава-старший кивнул себе за спину. — Она — Кумазава, и с этим ничего не поделаешь. Сказала, что все равно поедет. Если не возьмем, поскачет сама. Так бы и сделала. — Самурай пожал плечами: — Кровь Кумазава бурлит даже в женщинах.
Артему только и оставалось, что покачать головой.
— Ну что, Белый Дракон, — подошла к нему Ацухимэ, — ты избавил нашу империю от монголов, теперь ты избавил ее от Годайго? Что дальше?
Она говорила без улыбки, но смотрела насмешливо. Наверное, следовало ответить ей в том же тоне, только Артем не мог придумать, что сказать. Хотелось сказать правду — что он ужасно рад ее видеть, даже в столь необычном месте и в таком суровом окружении, и что в своих мотаниях по Ямато он постоянно думал о ней. Но лучше было это сказать наедине…
Пока Артем размышлял, за него ответил отец Ацухимэ:
— Дальше — на лошадей! И в путь!
Артем почувствовал, как его щеку ожег взгляд проходившей мимо Омицу.
— Это верно! — горячо поддержал самурая Артем. — В путь!
Проверив седла и упряжь, запрыгивали в седла. Омицу и Мито тоже отправлялись верхом. Омицу хоть плохонько, но умела ездить верхом. Ей выделили самую спокойную конягу. А Мито села за спину к одному из самураев Артема. Оставшихся лошадей погнал в монастырь один из воинов, пришедших с Хидейоши.
Когда они тронулись в путь, солнце показалось над вершиной холма. В страну Ямато пришел рассвет…
Артем оглядел их отряд, отъезжающий в сторону гор. Странный отряд, признаться, получился: сам Артем, пятеро его самых верных самураев из числа бывших ронинов, Такамори и Фудзита, все семейство Кумазава в полном составе, Омицу и Мито. Какой японец со стороны увидит их процессию — ни в жизнь не раскусит задачку, кто это такие, зачем и куда следуют…
Судя по ширине и утоптанности тропы, по которой они двигались, предводительствуемые Хидейоши, путь этот никогда не был великим трактом, дорогой всеяпонского значения. Однако все ж таки тропа окончательно не зарастала, время от времени по ней кто-то куда-то проезжал. Местность вокруг была горная, к тропе вплотную подступали склоны, при желании можно было вытянуть руку и коснуться скального выступа, в котором в рассветных лучах поблескивали вкрапления кварца.
Природа пробуждалась: где-то заухала сова, недовольная уходом ночи, славного времени охоты, в нашедших себе место на склоне кустах расщебетались и распрыгались первые утренние птахи. Временами скалы расступались, давая возможность всадникам даже ехать рядом по двое.
Скоро, по словам Хидеоши, они должны были добраться до моста через ущелье Бомо. Оттуда чуть больше десяти ри — и Красный Ручей, ставка сиккэна.
— Стой! — закричал Хидейоши, вскинув руку вверх.
Заржали лошади, звякнула сталь выхватываемых из ножен мечей.
Впереди поперек тропы стояли четверо — двое выдвинувшись впереди, двое чуть сзади. Трое с ног до головы во всем черном, только лица открыты, четвертый, бритоголовый, более всего одеждой и оружием напоминал монаха-сохэй. И первые три, к слову, тоже не были безоружны — из-за спин у них торчали квадратные гарды мечей. Ну, это все ладно, главное, что Артем узнал двоих из этой четверки.
— Всем оставаться на местах! — закричал он, понимая, как могут отреагировать самураи на незнакомцев столь ненавистного им обличья. Как быки реагируют на красную тряпицу, что машут перед ними. — Оружие убрать! Никому не трогаться с места без моей команды!
— Яма-буси! — раздался голос Кумазава Садато. И доброты в том голосе не слышалось напрочь, а вот ненависти — сколько угодно.
Артем подстегнул коня, объехал Хидейоши, благо тропа в этом месте позволяла объезжать, выехал вперед. Между ним и ближайшим человеком в черном было сейчас не более трех кэн. Впрочем, хотели бы убить, напали бы внезапно.
Однако и случайной встреча быть не могла, типа двигались навстречу друг и столкнулись лоб в лоб на узкой стежке. Яма-буси, во-первых, не из тех, кто разгуливает в боевом облачении по дорогам, во-вторых, не из тех, кто может не услышать приближения всадников, тем более в горах звуки разносятся далеко. Яма-буси явно их поджидали. Именно их, а не кого-нибудь другого — в противном случае не засветились бы,
