— Лейтенант Шпрингер, герр гауптман, — последовал четкий ответ.
— Куда вывозите взрывчатку? — поинтересовался Вернер.
— Приказ штаба дивизии: всех местных жителей собрать на станции у складов «Заготзерно» и подорвать. К рассвету, герр гауптман, приказ ваш будет выполнен, — бойко отрапортовал лейтенант Шпрингер.
— Об этом солдатам известно?
— Известно!
— И как они восприняли?
— Никак. Они выполняют приказ.
— Не теряйте времени, лейтенант. К рассвету все надо закончить, — сказал Вернер, потирая замерзшие руки, и быстро пошел в хату.
«Да, все свершится, как намечено по плану, — думает Вернер. — Пусть зона пустыни встречает Красную Армию». Гауптман поднял телефонную трубку.
— Соедините меня с пятидесятым!.. Герр оберет! Докладывает гауптман Вернер. Ваш приказ получен. Склады «Заготзерно» с живым товаром взлетят в воздух ровно через два часа. Но я прошу отменить приказ.
— Почему вы вмешиваетесь не в свое дело? — возмутился оберет.
— А вы считаете, что это только ваше дело? Нам нужно вырваться из окружения. Людей, которых вы приказали взорвать, мы имеем возможность использовать более рационально. Уничтожить их мы всегда успеем, — спокойно отвечает Вернер.
— Что вы там мудрите? — выходит из себя оберет.
— Во время прорыва окружения мы бросим их на минные поля противника, а сами пойдем следом за ними. Советская артиллерия и танки не откроют по ним огня. А министерство доктора Геббельса будет иметь возможность объявить всем, что мирное население отступает вместе с нами. Всех, кто останется в живых, мы расстреляем, а потом сообщим, что это дело рук большевистских комиссаров, — продолжает все так же сдержанно Вернер.
— Мне нравятся сообразительные люди, герр гауптман, — сразу согласился оберст и положил трубку.
…Серой разорванной лентой колонна беженцев повернула от станции и медленно потянулась длинной цепочкой по степи. Вилась, изгибалась дорога на Карапыши.
Молчаливые, хмурые, перепуганные люди несли на руках детей, котомки с продуктами, то и дело поглядывая с ненавистью на вооруженных фашистов. Кое-кто тащил за собой санки, на которых всхлипывали маленькие дети, с головой закутанные в старое тряпье. У кого не было санок, тянули за собой по снегу деревянное корыто.
Растянулась колонна на целую версту.
Уже за перекрестком, как только вышли из села, из-за облака вынырнули три самолета и низко-низко пролетели над землей. На крыльях самолетов были видны красные звезды. Посветлели хмурые лица. На какое-то мгновение люди забыли про фашистов, несущих им горе и смерть, и, закинув назад голову, машут летчикам. И летчики, пролетая над колонной, в свою очередь приветливо покачивают им крыльями — по- видимому, обещают долгожданную свободу.
Едва переставляя ноги, не чувствуя мороза, безучастная ко всему происходящему, в самом хвосте колонны идет Володина мать. Большое, нечеловеческое страдание больно сжимает материнское сердце и никак не отпускает: «Где мой Володя? Что с ним стало? Что сделали с сыном гитлеровцы?..»
— Шнеллер! — заорал рядом идущий немец.
Будто очнувшись ото сна, подняла мать седую голову. Колонна медленно входила в большое село. На окраине его стоит покосившийся столб с прибитой фанерой, где крупными буквами выведено: «Карапыши».
Остановили колонну на площади. Немцы шарят по избам, сараям — ищут поживы, а заодно разыскивают, не остался ли кто случайно в селе.
Холодно вспыхнула желтая ракета и тихо растаяла над землей. Засуетились немцы, сбились в одну кучу. Высокий сухощавый офицер, размахивая руками, что-то объясняет солдатам. Движения его рук чем-то напоминают крылья летучей мыши. Офицер говорит, что советские танки прорвали оборону и перерезали дорогу на Корсунь. Получен приказ: колонна движется в направлении на Богуслав. Охрану поручить одному отделению, а остальным солдатам приготовиться к возможным боям и потому срочно прибыть в Мироновку.
Воспользовавшись ослабленной охраной и наступившими сумерками, люди незаметно забегали в пустые дворы, прятались в погребах, в сараях, на чердаках. Те, кому не удалось убежать, потянулись унылой вереницей на Богуслав.
С волнением ожидали беглецы наступления утра. Теперь уже совсем отчетливо доносится канонада из Ольшаницы, беспрерывно гремит у Корсуня. А здесь, в Карапышах, ни немцев, ни наших. Одни головы коров, насаженные на острие высоких частоколов, смотрят вдаль своими печальными, туманными глазами. Всю скотину извели, а головы выставили всем напоказ…
В воскресенье утром пришли разведчики, а за ними и танки. Женщины, старики, дети выбегали на улицу, плакали от счастья, обнимали, целовали солдат…
В полдень собрались люди на площади, на той самой, где еще совсем недавно стояли они с поникшими головами под охраной гитлеровских автоматчиков.
Молодой стройный капитан приветствовал жителей прямо с танка. Тепло поздравил он собравшихся с освобождением и предупредил, чтобы не сразу домой возвращались: все дороги заминированы. Лучше подождать, пока пройдут минеры…
Напрасно убеждал капитан — никакая сила уже не могла удержать людей. Сначала поодиночке, потом группами потянулись они в родное село. Ирина Ивановна — первая. Хотелось побыстрее узнать, что случилось с Володей, где ее сын…
Идут бои под Богуславом, над Росью, возле Стеблева, в окрестностях Корсуня.
А по старой карапышской дороге домой, в сожженные и разрушенные гнезда, журавлиным косяком возвращаются люди.
По белому снегу тянутся длинные траншеи, точно глубокие черные шрамы. А вокруг, на сколько хватает глаз, раскинулась заснеженная степь.
Там, под Корсунью, злобствует вьюга — крутит смерч, белым саваном покрывает некогда радужные надежды фашистов на свое господство. И вот эти люди, еще недавно угоняемые гитлеровцами, по- настоящему почувствовали дыхание весны,
Рвет крутой ветер полы тулупа, бросает сухие колючие комья снега в лицо старику, который, будто журавель с подбитым крылом, отстал от стаи, тащит из последних сил сани. А на санях — внук.
Истощенные, землистого цвета лица… У всех — и у деда Михаила, и у Ирины Бучацкой, и у этих женщин с детьми… Зато глаза горят, светятся — наступило долгожданное освобождение! Они ждали, они надеялись, они верили!
Торопитесь, дедушка! Не скоро вернутся ваши сыны… Домой им не близкий путь, не одни сапоги разобьют, не один раз перед атакой припадут грудью к земле. А пока вам придется с такими же седыми, как и вы, женщинами-солдатками да инвалидами подымать из развалин разоренное село, засевать поля…
Остановился всадник отдохнуть под стволом старой вербы. Приметал деда Михаила, устало притулившегося подле своего четырехлетнего внучонка: одеяльце осторожно поправляет на малыше, растирает снегом щечки…
— Отец, здорово! — крикнул гонец, и оба протянули одновременно друг другу руки.
Закурили крепкой махорки.
— Скоро немцам под Корсунью конец придет, — улыбаясь, утверждает всадник.
— Доброго пути вам, дети мои, кончайте побыстрее войну да живыми к родителям своим вертайтесь! — желает на прощание дед.
— У меня нет родителей, — вздохнул тяжело солдат, — погибли в Ленинграде во время блокады.
— Сыновья мои тоже под Ленинградом. Как думаешь, придет весть от них?
— Придет, отец, обязательно придет!.. — Всадник порылся в кармане, достал несколько кусочков
