Ист покосился на струящийся родник, покачал головой.
— Я не пробовал пить оттуда, но думаю, что не смог бы. — Он коснулся ладонью воды. Вода была горячей, почти кипяток.
— Надеюсь, мне не надо макаться туда? — с тревогой спросил пастуший бог. — Я старый грешник и слишком поздно понял, что врать без нужды не следует. А эта водица не знает разницы между вероломным обманом и дружеским розыгрышем. — Лицо бога исказилось, и он быстро добавил: — Похоже, опять заврался. Строгий ручеёк, не люблю здесь разговаривать.
— А как ты стадам покровительствуешь? — спросил Ист, стараясь не замечать корчи собеседника.
— Да никак. Поклонение принимаю. Иной раз, когда молитвы ослабевать начинают, падёж насылаю — ящура или сибирскую язву. А когда людишки страху хлебнут, избавление даю. Ещё праздники во имя моё устраиваются, тоже полезно. Мои праздники мирные, бесхитростные, людям в радость. Где народ буйный, там бараньи бои предпочитают или корриду, а возле твоего Норгая — ярмарка бывает, сырная. Сыровары съезжаются отовсюду, целую неделю народ одним сыром питается. Мне в жертву тоже сыр приносят. Терпеть не могу сыра, особенно овечьего. А норгайская кухня как раз им и славится. Там Индия неподалёку, там мяса едят мало, больше молоко. Вся моя сила в тех краях держится на молоке да на сыре.
— Горожане будут ездить на ярмарку, — пообещал Ист, — и будут есть столько сыра, сколько захотят.
— Благодарю! — Жель вскочил, отряхивая одежду. — Я знал, что мы сумеем договориться.
— До встречи! — Ист тоже поднялся. — Желаю тебе удачно оттягать у лежебоки Франа спорные клеверища.
В городе Монстреле на самом берегу широкого залива Ист начал строить дом. Он выбрал этот город отчасти потому, что там не было знаменитых храмов и учёных монастырей, которые всегда привлекают внимание мелких колдунов, неопасных, но способных испортить существование кому угодно. То есть оракул, конечно, был, и паломники стремились туда широкой рекой, но располагалось всё это за стенами, а в самом городе служители Басейна не появлялись, власть здесь была светская. К тому же Роксалана обмолвилась, что прежде в этом городе не бывала, хотя слышала о нём достаточно много. В Монстреле располагалась резиденция герцога Лиезского, дальней роднёй которому приходилась пленённая некогда супруга дер Наста. В Снегарде о Монстреле рассказывали множество небылиц, представлявших южного соседа местом несказанно богатым и населённым исключительно дураками и ротозеями, которых сам Хаймарт велел ощипывать, едва на гузке у них проклюнется хоть какое-то подобие пуха.
Неудивительно, что у Иста сложилось подспудное убеждение, что Монстрель — место, где мечтает жить каждый. А Роксалана была готова жить где угодно, лишь бы рядом с Истом. Словно отыгрываясь за многие годы, когда она разрушала чужую любовь, ведьма-разлучница торопилась вырастить своё чувство и взять от него всё, что можно. Когда по утрам Ист уходил по своим неведомым делам, Роксалана металась по старому дому, не находя места. Ни разу она не пыталась подглядеть за Истом, догадываясь, что может навлечь на любимого беду. И лишь вечером, когда Ист появлялся, тихо спрашивала:
— У тебя всё в порядке?
— Конечно, я же люблю тебя, — отвечал Ист и целовал её.
Странно устроены люди. Одним и тем же словом они называют множество самых разных чувств. Мучительную неразделённую страсть, когда человек, не находя спасения, сгорает в одиночку, радостное предчувствие любви, состоящее, кажется, из сплошных вздохов, томлений, нежных улыбок и прочих прелестных глупостей, злую муку, вызванную неоправданной ревностью, — все люди равно зовут любовью. А на самом деле любовь — это совсем просто. Встретились двое и припали друг к другу, срослись, что и ножом не разъять, как заметил умудрённый жизнью телослов из города Соломоники, где знают толк и в анатомии, и в любви.
Двое припали друг к другу и не думали ни о мстительном Гунгурде, ни о требовательной Амрите. Комната гаданий пребывала запертой со всеми своими амулетами, лишь вавилонское зеркало, древностью способное поспорить с богами, было повешено в спальне и безучастно отражало в полированной глубине картины короткого человеческого счастья. Волшебная медь много повидала на своём веку и могла бы кое-что рассказать о любви, если бы её захотели спросить.
Частенько и днём мятежный Норгай оставался без присмотра, и тогда полные сутки Ист с Роксаланой не разжимали рук, даже если, устав от страсти, покидали пропахший фимиамами дом и отправлялись бродить по свету. Когда впервые Ист, выбравшись с Роксаланой за городские стены, подвёл её к истинной тропе, чуть видной в пригородном лесочке, Роксалана остановилась и испуганно попятилась.
— Стой! Ты хоть знаешь, что это такое?
— Это начало одного из лесных путей, — честно ответил Ист.
— Туда нельзя: шагнёшь — назад не выберешься! Никто и не узнает, что с тобой сталось, заплутаешь вконец. Это та магия, о которой все знают, но никто не смеет прикоснуться. Лесная нежить бродит по этим путям, потому что ей никуда не надо.
— Я бегаю по этим тропам с двенадцати лет, — успокоил подругу Ист, — и покуда ещё не заплутал. Эти тропы куда понятней, чем дороги людей. Они идут так, как хочется им самим, и потому всегда ведут к цели. Бороться с ними — всё равно что плыть против течения, тебя захлестнёт и утопит. Гораздо умнее — довериться текучей воде, тогда тебя легко вынесет на нужный берег. Не бойся, идём.
— Я и не боюсь… — прошептала Роксалана и, отчаянно зажмурив глаза, покрепче сжала руку Иста и шагнула за ним следом.
Где-то в глубине опьянённой души у неё оставалась трезвая струнка, и там родилась и запомнилась мысль: «Теперь ясно, почему боги охотятся за этим мальчиком. Умеющий с детства ходить земными путями когда-нибудь сможет пройти и по небесной тропе. Коснувшийся природной магии и не сожжённый ею, легко способен сравниться с богами».
«А не околдовал ли он и меня? — мелькнула другая, недостойная мыслишка, но тут же Роксалана успокоила сама себя: — Ну и пусть околдовал, зато сегодня я счастлива».
Она так и не смогла понять, как Ист ходит по своим дорогам, каким чутьём выбирает ту стёжку, что в три шага приведёт к цели, но верила ему, доверяла и была спокойна, если крепко держалась за руку любимого. Что делать, даже ведьма иногда может вновь стать девчонкой.
Они любили друг друга под чёрным бархатом южного неба, по которому жемчугом выложен звёздный крест; а бывало, что постелью им служил глубокий снег, а над головами беззвучно развертывались лучистые полотнища полярного сияния. На экваторе их не тревожили москиты, на полюсе не касался мороз. Мир пребывал в безмятежности, и лишь в глубине души порой начинала вибрировать трезвая струна, напоминая, что время идёт, скоро явится госпожа и спросит, как выполнила задание её покорная служанка.
Иногда Роксалана всё же пугалась или начинала выспрашивать, что творится с теми, кто по глупости или незнанию ступил на волшебные дороги. Тогда Ист привёл её в тундру, где уже близилась зима, хотя Соломоникам предстояло ещё два месяца летней жары.
Здесь ковром лежал колючий олений мох, расцвеченный ягодами клюквы и серебрящийся по утрам инеем. Жидкие кусты стлались по земле, так что подберёзовики с лёгкостью перерастали берёзы. Здесь покуда царствовал вечный день, солнце лишь ненадолго ныряло под кромку горизонта. Роксалана удивилась, вспомнив, что дня три назад побывала в царстве вечной ночи. Неужто на земном круге есть место, где беспросветная тьма владычит в то время, когда на дальнем севере не закатывается солнце?
Роксалана хотела спросить об этом Иста, но забыла о своём недоумении, потому что в это время из-за груды замшелых валунов вышел белый зверь. Это был волк небывалой величины, которому жёлтые степные волки не достали бы и до плеча. Зверь зевнул, продемонстрировав сияющие ножи клыков, а потом произнёс свистящим, осипшим голосом:
— Тебя давно не было, любопытный мальчик. Я вижу, ты нашёл себе подругу.
— Да, Белый, — ответил Ист и уселся в мох, так что лицо человека пришлось напротив морды зверя.
— Твоя подруга не из наших, — сообщил волк, клацнув зубами на невидимую мошку.
— Она человек.
— Она не просто человек. От неё пахнет чужой силой.
— Я знаю. Но она любит меня, а я люблю её.
— Это я тоже чую. Любовь легко заметить, она сладко пахнет.
— Как твои дела, Белый? Волк вновь зевнул, тонко проскулив от наслаждения. Потом некстати произнёс:
— Меня прогнали из стаи.
— Кто?
— Родился там один молодой, почувствовал себя сильным — и прогнал меня.
— А ты уступил?
— Ага. Я мог бы перегрызть ему горло, только зачем? Молодому тоже надо похвалиться силой и оставить волчат. А потом, через несколько лет, я вернусь и загрызу его.
— Тогда зачем вернёшься?
— Чтобы он навсегда остался молодым. Старым быть плохо: запах течки уже не возбуждает, волчата не вызывают гордости, а свежее мясо лишается вкуса.
— Ты говоришь о себе? Но ведь ты один сильнее всей стаи. Ты белый, но не седой.
— О себе я не говорю. Я умер так давно, что плохо помню, как это — быть живым. Просто случилось так, что меня некому загрызть.
— Скажи, Белый, тебе плохо?
— Мне никак. Волки слишком заняты собой, мне скучно с ними. Всё что у них может быть, у меня уже было. А то, о чём рассказывал ты, мне непонятно и не нужно.
— Ты волчий бог? — тихо спросила Роксалана.
— Я волчий труп. — Белый зверь улегся мордой на лапы и закрыл глаза.
Ист коснулся локтя Роксаланы.
— Пойдём отсюда. Незачем зря мучить его.
Он повернулся к зверю. Казалось, волк спит, но в ответ на улыбку острые уши немедленно насторожились.
— Прощай, Белый. Что передать от тебя волкам Снегарда?
— Ничего. Они всё равно не поймут.
Взявшись за руки, Ист и Роксалана пошли прочь. Волк не открыл глаза, но чудилось, будто он провожает их взглядом.
— Никто не знает, что случилось с этим зверем. — Ист словно думал вслух, а не говорил с Роксаланой. — Никто не знает, почему или за что он получил роковой дар слова, а вместе с ним и неспособность умереть. Неведомо и когда это случилось. Кажется, белый волк жил в тундре всегда. В Норгае о нём тоже слышали и зовут Лунным волком, хотя при чём тут луна, я не могу сказать. Таких, как он, на свете немного, большинство проклятых теряет облик и мается бесплотными призраками. Говорят, в городах такие тоже есть.
— Есть, — покорно отозвалась Роксалана. — Это души магов, убитых своими собратьями или погибших от того, что пытались сделать нечто запретное.
— Вот видишь. — Ист замолк, вспомнив скорченный труп на пороге спальни, потом пробормотал, словно прощения просил: — Невесёлая у нас получилась прогулка.
— В Индии и южном Намане, — осторожно начала Роксалана, — почитают какого-то обезьяньего царя. Называют его богом, а это, наверное, такое же несчастное животное, не понимающее, что с ним стряслось.
— Нет, — поправил Ист. — Это человек. У него хватило сил остаться человеком.
— Тогда не надо говорить о нём, — побледнев, прошептала Роксалана.
Они лежали в постели, обнявшись. Ист спал, уткнувшись Роксалане в плечо, и в эту минуту трезвая струна в душе умудрённой ведьмы звучала громко, ничем не заглушаемая. И дело не в том, что выяснилось наконец, кто таков таинственный учитель Иста, в конце концов, толком она не узнала ничего: зачем обезьяньему царю её мальчик?… Чего ради бессмертный из далёкой Индии развязал войну с одним из великих богов?… Как сумел победить его или, во всяком случае, изгнать из царственного Норгая?… А впрочем, это так неважно. Ист верит, что учитель не станет вмешиваться в его жизнь. Не станет, как же… почему тогда Ист через день пропадает в этом самом Норгае, который принадлежит уже не Гунгурду и даже не обезьяньему царю, а неведомому богу Прогрессу? Хотя это как раз понятно. Если у простого волшебника встречается до десятка имён, то что говорить о богах. Обезьяний царь Хануман, он
