всего лишь кормовая база для высшего разума.
– Помилуйте, – доказывал мне знакомый вампир, – ведь вас не шокируют ни комары, ни шпанская мушка?
– Это паразиты, мы их давим, а вы хотите встать в господствующее положение…
– А вы не паразитируете на своих домашних животных? Да, они по сравнению с вами неразумны, но и мы относительно вас – высший разум! Ведь это ваши учёные объявили, что задача разума – бороться с энтропией, а мы единственные существа в мире, нарушающие второе начало термодинамики, значит, именно мы наиболее разумны среди всех разумных существ.
Разговоры кончились ничем, однако недавний выход книги Марины и Сергея Дяченко «Казнь» настраивает на пессимистический лад. Разумеется, все имеющиеся там разговоры о природе вампиризма, о какой-то глобулинозависимости проходят по разряду «дезы», однако самый сюжет доказывает, что своеобразное анкетирование людей по вопросу легализации вампиров началось. Кроме того, вслед за Сапковским и Лукьяненко Дяченки вовсю лепят положительный вампирий образ. То есть вновь писатели- фантасты шагают в первых рядах коллаборационистов.
Остаётся надеяться, что большинство вампиров окажутся достаточно нечестолюбивыми, чтобы отказаться от планов захвата номинальной власти, удовлетворившись властью реальной. На настоящий момент все подлинные сведения о вампирах засекречены и утечка информации решительно пресекается наиболее естественным для вампиров способом. Что касается данной работы, то автор, будучи термодонором и одновременно писателем-фантастом, чувствует себя в полной безопасности. А вот читатели… они будут подвергнуты ликвидации. Но ведь я вас предупреждал, я заявил об опасности в самом первом абзаце. Не послушали, прочитали… теперь прикиньте расстояние до ближайшего кладбища и ждите гостей.
Мемурашки
Всё самое важное случается с человеком до пяти лет.
Фантастическое допущение
(вместо предисловия)
Считаюсь фантастом, а на самом деле – реалист чистейшей воды. Я же не виноват, что жизнь вдвое фантастичнее разлюбой фантастики. Вот и остаётся записывать, что было, да разносить по фантастическим поджанрам. А в остальном в моих мемурашках – правда, ничего кроме правды, почти вся правда. Всю правду – нельзя, и без того слишком много получается фантастики.
Вот пример, самое первое воспоминание: я бегу по коридору, а брат Саша гонится за мной и норовит ухватить за волосы. Волосы у меня неимоверно длинные, я чувствую, как они развеваются за спиной метра на полтора. Спастись при таком раскладе совершенно невозможно, однако стоит Сашке вцепиться мне в кудри, как они становятся невероятно скользкими и невесомо проскальзывают меж жадных пальцев. И я снова бегу.
Одно фантастическое событие нейтрализует другое, создавая некое правдоподобие. В литературе так не дозволяется. Там царит принцип единственности фантастического допущения.
Чёрная книга
(готический роман)
Случилось так, что это событие точно датировано. Надпись на фотографии: четвёртое октября 1953 года. Значит, через пять дней мне исполнится два года ровно. Я сижу в бабушкиной комнате на табуретке, а бабушка говорит, что я уже большой и должен быть как все мальчики. Что именно я должен – непонятно, но очень не хочется.
И тут бабушка берёт ножницы и срезает самую длинную, в два завитка, прядь волос. Она суёт её в почтовый конверт, а конверт прячет в огромнейшую чёрную книгу. Книга в два обхвата и толстая… я даже не знал, что книги бывают такими толстыми. Кто знает, какие мрачные тайны скрываются в её непроглядной толще. Я так поражён зрелищем небывалого тома, что бросаю всякие мысли о сопротивлении, и бабушка принимается меня стричь. Режет те самые длинные и скользкие волосы…
Должно быть, те же чувства испытывал Самсон, когда был острижен филистимлянами.
Лет пятнадцать спустя я напомнил об этом бабушке, но она не поверила, что я на самом деле помню те события.
– Конечно, я тебя стригла, но об этом тебе, наверное, кто-то рассказал. И вообще, никакой чёрной книги у меня нет.
– А прядь моих волос есть?
– Волосы есть, – бабушка достаёт с этажерки фотоальбом чёрного цвета и вытаскивает из него пожелтевший конверт. Боже, какая она маленькая – страшная колдовская книга! И всей толщины в ней сантиметра четыре – не больше. Неужто все наши зачарованные замки с годами становятся такими крошечными?
Зайка
(хорор)
Мне три года. Вечер. Давно пора спать, но вместо этого нас с братом одевают в парадные штанишки и ведут к соседям. Зачем? почему? – неясно. У соседей такая же квартира, что и у нас, но окна выходят не на глухую стену дома напротив, а на Неву.
Взрослые о чём-то разговаривают вполголоса, мы с братом – маемся. Потом соседка снимает с полки книжку и начинает нам читать. Уже первое слово: «Тень» – производит мрачное впечатление. И без того за окном тьма, лишь Петропавловский шпиль блестит, освещённый прожектором. Недобрую книгу читает нам соседка:
Что такое плетень, я знаю, чать не первый год на свете и в деревне бывал. Но чтобы плетень был выше города?.. Выше моего семиэтажного дома, выше Петропавловского собора? Представляю это циклопическое сооружение, и мне становится неуютно.
Конечно, если там, за городом, кишмя кишат звери, наглые, похваляющиеся, – тогда ясно, зачем нужен такой плетень.
– Похвалялся Зайка Hукодогоняйка, – споткнувшись о непроизносимую фамилию, соседка откладывает книгу и бросается к окну. А там загрохотало, затрещало, рассыпая искры, заполыхало красными, зелёными, шафрановыми огнями!
Я опасливо подхожу к оставленной книге. Чудовищный Зайка смотрит на меня с листа. Зайка, покрытый какими-то бородавками, одетый в полушубок. Из раскрытой пасти валит дым. И плетень – тот, что выше города! – ужасному Зайке едва по плечо!
– Слава, смотри, какой салют!
«Какой салют? Там Зайка! Наши ещё отстреливаются, но уж если плетень не удержал…»
Сполохи озаряют тёмную комнату.
Тень-тень-потетень.
Выход в свет
(утопия)
В неполных три года меня отправляют в детский сад. Ехать туда нужно на автобусе через Неву, мимо красивого памятника Суворову, а потом и мимо музея Cуворову. Должно быть, Суворов был самым главным в нашем городе. Впрочем, вряд ли я в самый первый день обратил внимание на эту подробность. В первый день меня больше всего поразили дети. Я и помыслить не смел, что на свете бывает так много таких маленьких детей! Любой из них мог, не пригибая головы, пробежать у меня под мышкой. Дети бегают, смеются, щебечут.
В эту минуту я зримо вспомнил, как летом мама говорила мне, что если помять бабочке крылья, то бабочка умрёт. Всё лето я ловил только шмелей, подолгу носил их в кулаке, слушая недовольное гудение, складывал в кармашек штанов и знать не знал, что шмели умеют кусаться. Я и сейчас знаю об этом только понаслышке.
Маленькие дети в детском саду очень напоминали красивых мотыльков. Мы бегали и играли в прятки, но больше всего я старался не помять им крылышки.
Увы, всякое счастье недолговечно. Вечером, когда за мной пришли, воспитательница сказала маме, что
