Многорукий бог далайна

– Я тоже. Если бы вместо тебя пришёл кто-то другой, я бы остался в подземелье. Одонт скоро понял бы, что изловил не того, и выгнал бы меня в шею. Но с тобой я ушёл, потому что тебе не надо быть цэрэгом. У тебя не те поступки, не те слова, не те глаза. Ты умеешь думать, а это вредно для цэрэга. Я видел – ты храбр, а такие долго не живут. И даже выжив, кем бы ты стал? Посмотри на Киирмона: его единственная радость – чаша с вином, в которой он старается утопить себя самого…

– Отец, – взмолился Шооран. – Я вернусь через пару минут. Только встречу Яавдай…

– Конечно, беги, – воскликнул Чаарлах. – Я старик, я могу и подождать…

– Я бегом! – крикнул Шооран, исчезая за тэсэгами.

С минуту Чаарлах послушно сидел на камне, потом сказал самому себе:

– Пожалуй, пойду. Они молодые, а я буду помехой и обузой. Ничего, Яавдай утешит мальчика.

Старик поднялся, осторожно прислонил к скале ненужную пику и, не торопясь, зашагал без особой цели, привычно веря, что ноги сами выведут его туда, где ему в обмен на истории дадут чавги и старую кожу, чтобы устроить постель.

Шооран выбежал к сухой земле и здесь остановился. Дальше идти было опасно: если побег уже обнаружен, то его непременно схватят или, во всяком случае, укажут погоне, куда он ушёл. Шооран беспомощно оглядел покрытые недельными всходами поля. Смешно надеяться встретить здесь идущую навстречу Яавдай. Что могло её задержать? Неужели её схватили?.. Или она перепутала что-нибудь и пошла на другой оройхон? Шооран вспомнил ночной рассказ старого илбэча, и в груди стало тяжело и холодно, словно скверная тварь вынырнула из далайна и легла на сердце.

Людей на полях было не так много, до нового урожая ещё четыре недели, и земледельцы сидят в палатках, теребят солому, правят инструмент. И всё же пройти незамеченным не удастся. Разве что послать кого-нибудь из местной детворы узнать, что там приключилось… Шооран напрягся: он увидел идущего по тропе Киирмона. Тот был ещё далеко, но направлялся прямиком к месту, где прятался Шооран. Шооран приготовился на случай, если рассказчик свернёт на боковую тропу, позвать его, но Киирмон миновал развилку и шёл теперь вдоль мокрого оройхона. Шооран слышал, как он напевает под нос:

Для того и есть на свете дура,
Чтобы кашу есть из хохиура…

– Эгей! – тихонько позвал Шооран.

– Вот ты где, – обрадовался Киирмон, – а Яавдай сказала, что ты у второго тэсэга.

– Где она? – задыхаясь, спросил Шооран.

– Там… – Киирмон неопределённо махнул рукой. – Я её на соседнем оройхоне встретил. Она с узелочком шла, должно быть, к кому-то из подруг, рукодельничать. Тебе просила передать, что пойдёт в другую сторону, в страну добрых братьев. Я не знаю, что за игру вы затеяли, но передаю всё дословно. И знаешь, эта игра пошла твоей жене на пользу. Не в обиду будет сказано, но она у тебя какая-то неживая, а сейчас разрумянилась и даже улыбнулась мне на прощание. Прощай, говорит, ухожу в страну добрых братьев.

– Вот как… – произнёс Шооран. – Значит, так… Ясно…

Где-то у алдан-шавара взвизгнула сигнальная раковина и часто заколотили по костяной доске.

– Тревога! – воскликнул Киирмон. – Общий сбор. Пошли.

– Это меня ищут, – сказал Шооран. – Я теперь преступник. А Яавдай действительно ушла к добрым братьям. Не захотела бежать вместе со мной.

– Бла-агостный Ёроол-Гуй! – потрясённо протянул Киирмон. – Ты уходишь? А я-то здесь на кого остаюсь? Ведь ни одного лица во всей провинции – только хари да морды. Вот что – я пойду вместе с тобой.

– Ну куда ты пойдёшь? – сказал Шооран. – Жить на мокром, скрываться, есть чавгу.

– Да, пожалуй, я отвык от всего этого, – согласился Киирмон. – Пойду лучше напьюсь. А тебе – удачи.

Распрощавшись с Киирмоном, Шооран бегом кинулся к суурь-тэсэгу. Он думал об одном: Чаарлах поможет, даст совет, подскажет, что надо делать. Но на стоянке никого не было, лишь белела оставленная пика. Шооран долго и бессмысленно смотрел на неё, потом пошёл, глядя прямо перед собой, шатаясь и скользя на покрытых нойтом камнях.

* * *

Давно было, дольше, чем один человек помнить может, но все вместе – помнят. В ту пору великий илбэч Ван, устав от тайных трудов, вернулся на родной оройхон. Уже много лет тот оройхон не был мокрым: повсюду росла хлебная трава, в ручьях плескались сытые бовэры, а люди жили счастливо, потому что во времена Вана земли хватало всем и люди выходили на мокрое лишь в дни мягмара.

Илбэч сел под деревом, стал смотреть на свою землю и не мог насмотреться. Так он смотрел и вдруг услышал голос:

– Здравствуй, Ван! Где ты был столько времени?

Ван обернулся и увидел девушку. Её звали Туйгай. Когда Ван уходил строить земли, она была ребёнком, а теперь Ван понял, что она выросла и стала красавицей. Чтобы встретить такую красоту, и в прежние времена надо было прожить дюжину жизней, что уж говорить о наших днях… – не с чем сравнить красавицу Туйгай.

Илбэч и красавица взглянули друг на друга и полюбили друг друга любовью, какой не бывало прежде и не будет уже никогда. Они взялись за руки и сказали о своей любви, прочной, как алдан- тэсэг, и долгой, как вечность. Но Туйгай не знала, что её возлюбленный – илбэч, а Ван не стал говорить ей это, помня о проклятии Ёроол-Гуя.

Ван и Туйгай поставили палатку под деревом, у которого они встретились, и поселились в ней, словно простые земледельцы. Илбэч косил хлебную траву и обивал зерно, а вечером шёл домой, где ждала его красавица жена. Они были счастливы, и жизнь шла не по слову Ёроол-Гуя.

Но однажды Ван сказал:

– Завтра я уйду, и меня не будет три дня и три ночи, потому что у меня есть иные дела на далёких оройхонах.

И Туйгай, как и положено хорошей жене, ни о чём не спросила и сказала, что будет ждать.

Ван ушёл строить землю и не знал, что в этот самый час старик Тэнгэр покинул алдан-тэсэг, спустился на оройхон и пришёл к его дому. Но Тэнгэр изменил свой облик, и Туйгай тоже не узнала его и решила, что пришёл её отец.

– Что я вижу?! – воскликнул старик Тэнгэр. – Моя дочь спуталась с бродягой Ваном, который и двух ночей не может провести на одном оройхоне! Немедленно брось это гнездо, созданное для изгоев, и вернись домой!

– Нет, отец, – сказала Туйгай. – Я не пойду домой. Я жена Вана, я обещала быть его радостью и усладой, поэтому я останусь жить с ним, стану рожать ему детей, и Ван будет счастлив со мной.

– Ты не можешь его любить, – удивился Тэнгэр, – потому что страшный Ёроол-Гуй запретил тебе это.

– Что мне за дело до Ёроол-Гуя, плавающего в холодных глубинах? – сказала Туйгай. – Я люблю Вана.

Тогда старик Тэнгэр принял свой истинный вид, голова его поднялась выше дерева, а седые брови грозно нахмурились.

– Узнаёшь ли ты меня? – сказал Тэнгэр. – Я тот, кто устроил мир, оградив его стеной. Я создал далайн и оройхоны, зверей и людей. Я повелеваю тебе покинуть Вана и не видеть его больше никогда.

– Нет, могучий Тэнгэр, – ответила Туйгай. – Я всё равно буду для Вана радостью и усладой, потому что моя любовь выше алдан-тэсэга. Мой век короток, и я хочу знать, какое дело бессмертным, размышляющим о своей большой вечности, до моей вечной любви?

– Что ж, женщина! – воскликнул Тэнгэр. – Ты сама этого захотела. Так знай, что твой Ван – илбэч, он проклят Ёроол-Гуем, и теперь, когда тебе стала известна его тайна, он умрёт.

Но Туйгай улыбнулась безмятежно и сказала:

– Я женщина, у меня короткая память и слабый ум. Я не поняла и уже забыла, что ты сказал. Я помню лишь, что люблю моего Вана, а ты не велишь мне этого и пугаешь страшным. Ответь,