рядом всё равно не стоит – чем меньше имеешь дела с тварями из далайна, тем дольше проживёшь. Ыльк в руку вцепится – мало не будет.
Авхай не сопротивлялся, на берегу тяжёлое тело не слушалось его, но всё же волочить тушу до дома было немыслимо. Придётся потрошить добычу здесь и бегом, пока кожа не задубела и не стала ломкой, нести её маме.
С собой у Шоорана был только деревянный нож, которым он соскребал харвах, но Шооран в любую минуту мог превратить его в настоящий кинжал – оружие опасное и запрещённое для всех, кроме благородных цэрэгов. Шооран достал из пояса тщательно спрятанное лезвие из прозрачной кости, вставил его в продолбленную выемку на ноже, покачал двумя пальцами, проверяя, прочно ли оно вошло в паз, примерившись, ударил в основание головы авхая и быстро повёл нож вниз к хвосту. Кожа с треском уступила инструменту, упругая туша сразу обмякла, белая каша внутренностей хлынула наружу, заляпав всё вокруг. Шооран ухватил авхая за хвост, вытащил из зловонной лужи, тряхнул несколько раз, чтобы из шкуры вылились остатки наполнявшей её жижи, а потом свернул ещё живого зверя в рулон. Авхай шевелил длинными усами, обрамляющими беззубый рот, и эти замирающие движения выпотрошенного, превращённого в вещь тела наполняли Шоорана гордостью удачливого добытчика.
Шооран подхватил почти полную сумку с харвахом, пристроил сверху скатанного в трубу авхая и поспешил к дороге.
По верхушке поребрика, разделявшего два оройхона, была проложена тропа. Шооран выбрал именно этот, более долгий, но зато безопасный путь – в центре мокрого оройхона, куда редко заглядывали караулы, его запросто могли ограбить. Не бог весь какая ценность – невыделанная шкура авхая, но Тэнгэр не думает о тех, кто не желает думать сам. И главное – лишние четверть часа пути оправдывались тем, что часть дороги проходила вдоль сухого оройхона.
Тропа круто, под прямым углом повернула, а вернее, её пересекла другая тропа, на которую и свернул Шооран. Теперь слева тянулась земля воистину сказочная. Конечно, и там, как повсюду, поднимали свои вершины восемь суурь-тэсэгов, и там каменными горбами выпирали из земли тэсэги помельче, но нигде не было ни единой капли нойта, во всяком месте можно было сесть и даже лечь, не боясь испачкаться, обжечься, отравиться. На узкой, доступной людям полосе огненного оройхона тоже было сухо, но поблизости от аваров не росло ничего, а здесь землю покрывала нежная, ничуть не похожая на жёсткий шуршащий хохиур трава. У этой травы были тонкие зелёные стебли, на верхушках которых качались гроздья не то ягод, не то семян – Шооран не знал, что это, но инстинктивно чувствовал, что гроздья съедобны, и судорожно сглатывал слюну, набегавшую от одного вида такого количества вольно растущей пищи.
В одном месте он увидел, как между тэсэгами течёт ручей. Это была настоящая вода, которую покупала для него мама. Вода текла совершенно свободно и, кажется, никуда. В ручье, наполовину скрытые водой, лежали медлительные толстые звери. Они смотрели на Шоорана пустым благодушным взглядом и сосредоточенно жевали плавающие в воде растения. Даже отсюда было видно, как беззащитны эти животные и как вкусно их мясо. Но в то же время Шооран знал, что их защищает сила, более могучая и опасная, нежели самые ядовитые шипы и острые зубы. Здесь и там на делянках виднелись фигуры работающих, и если кто-то из них поднимал голову, то Шооран встречал опасливый и ненавидящий взгляд. Всё вокруг кому-то принадлежало, и за одну горсть зерна хозяин, не задумываясь, придушил бы похитителя. Чёткие границы, лежащие в основе оройхонов, определили и границы между людьми. В мирное время лишь цэрэгам и высшей знати дозволялось свободно переходить с одного оройхона на другой, остальные годами сидели на своем крошечном пятачке, радуясь, что они здесь, а не на мокром, где в любую минуту из вздыбившегося далайна может явиться жаждущий крови Ёроол-Гуй. И ненависть к болотному отребью: грязному, вонючему и оборванному, покрытому язвами и болячками, но живущему на единую каплю свободнее, неугасимо пылала в их душах.
Всего этого Шооран не знал, он видел лишь, что всякий по левую сторону дорожки в сравнении с ним живёт, словно восседает на алдан-тэсэге, и окрашенную восхищением уверенность, что так и должно быть и люди там особые, ещё не отравило сомнение. Но зато гордость в нём уже проснулась, и Шооран шёл, повернув свёрток так, чтобы на сухой стороне всем была видна голова авхая, изредка уныло двигавшая усами. Шооран поступал так почти безотчётно и даже помыслить не мог, чем обернётся его невинное тщеславие.
Возле раскидистого туйвана, развалившего узловатыми корнями небольшой тэсэг, Шоорана окликнули:
– Эгей, гнилоед, а ну ползи сюда!
Под деревом Шооран увидел нескольких мальчишек. В центре сидел тот, кто позвал его. Он был значительно старше Шоорана, но вряд ли сильнее – ухоженное лицо было по-детски округлым и глуповатым. В руке он держал надкушенный плод, один из тех, что украшали крону царского дерева.
– Ползи сюда, когда тебе повелевает сияющий ван! – потребовал мальчишка.
Шооран не двинулся с места. Он впервые видел так близко детей сухого оройхона и теперь поражался их одежде – чистой и мягкой, розовым необожжённым рукам и не по возрасту детскому занятию: дома в великого вана играли только пятилетки – один приказывал, другие повиновались, выполняя команды. А здесь сидели и стояли с десяток почти взрослых парней. Один из них резко взмахнул палкой и выбил из-под руки Шоорана скатанную шкуру. Шооран наклонился, чтобы поднять её, но его ударили в спину, свалили и, заломив руки, подтащили к сидящему толстощёкому мальчишке.
Игра приобрела неожиданно неприятную окраску.
– Славная добыча! – сказал толстощёкий, разглядывая Шоорана. – Как ты посмел ослушаться, вонючка?
– Я работаю, мне некогда заниматься играми, – хмуро ответил Шооран.
– Вы слышали, что сказал этот пожиратель нойта?! – Сидящий не скупился на оскорбления. – Он работает!.. Кто позволил тебе ступить грязной ногой на мою землю?
– Вы сами меня затащили, – защищался Шооран, но его не слушали.
Внимание толстощёкого привлекла шкура, а вернее – голова авхая.
– Кутак, глянь, как они похожи! – обратился толстощёкий к одному из приятелей. – Это он свою невесту распотрошил. А ну, поцелуйтесь! – приказал он.
Парни обидно захохотали. Шоорану под нос сунули слизистую морду авхая с белесыми точками снулых глаз. Шооран попытался отвернуться, но ему продолжали тыкать в лицо беззубой пастью.
– Смотрите, он не хочет! – закричал толстощёкий. – Он бунтовщик! Бросить его в далайн!
Угроза казалась бессмысленной, до далайна была тройная дюжина шагов через мокрый оройхон, но, когда Шоорана силой подняли на ноги, он заметил, что двое взрослых людей, возившихся неподалёку, отвернулись и спешно уходят, и понял, что хорошего ждать не приходится. Если его начнут окунать лицом в нойт… Шооран дёрнулся и сумел вырваться из зажавших его рук. Противники метнулись, отрезая Шоорану путь к отступлению, но Шооран не думал о бегстве. Эта банда просто так, играючись, нарушала все священные мальчишеские правила, и теперь Шоорану хотелось мстить. Он ринулся к толстощёкому и, не раздумывая, влепил оглушительную затрещину. Потом повернулся к остальным врагам. Те на секунду замерли, разом выдернули из-за кушаков короткие толстые палки и двинулись вперёд. По изменившимся лицам и замедлившимся движениям Шооран понял – пощады не будет. Убьют.
– Бейте его! – завизжал толстощёкий, но в этот момент Шооран, принявший единственное верное решение, прыгнул на него. Толстощёкий был старше и много крупней Шоорана, но оказался неожиданно слаб и рыхл. Шооран, даже не ощутив сопротивления, повалил врага на живот, левой рукой ухватил за чисто вымытые волосы, дёрнув, задрал ему голову, а правой приставил к жирной шее выхваченный кинжал. Маслено блеснуло полупрозрачное костяное лезвие.
– Назад! – предупредил Шооран подступающих парней. – А то ему не сдобровать.
– Ых-га… – подтвердил толстощёкий, кося глазом на щекочущее шею остриё.
Парни нерешительно расступились.
– И запомни, – раздельно произнёс Шооран, встряхивая для убедительности толстощёкого. – Ты мелкий вонючий жирх. Если ты ещё раз попадёшься на моём пути, я напою тебя нойтом и брошу в шавар. Понял?
Толстощёкий согласно икнул.
– Тогда повтори, что я сказал.
