перейти на спотыкающийся шаг, а там и вовсе остановиться.
Никогда прежде не приходилось ему стоять на этой дороге. Время не знает покоя, оно идёт всегда, но сейчас, вместе с путником, остановилось и время. В душе стало просторно, ясно, и пришла не мысль даже, а осознание: «Что же я наделал?» Завёл на гибель доверившихся людей… ну хорошо, пусть не доверившихся, пусть они сами заставили тебя, но ведь завёл, сусанин недобитый! Зато спас человечество… хотя никакого человечества ты не спасал, а спас существующее положение вещей, на которое шипел и плевался всю сознательную жизнь. Сохранил естественный ход истории, которым сам был недоволен. Человечество, история – это всё абстракции, о которых недурственно беседуется за рюмкой коньяка. А на другой чаше весов – двадцать человек. Не абстрактных, а вполне живых. Они улыбались тебе, жали руку при знакомстве, а ты скормил их крокодилам.
Конечно, все они так или иначе имеют отношение к органам безопасности, которые искони принято ненавидеть. «Поубивал бы сволочей!» – говаривал сам Горислав Борисович, обсуждая в тесном кругу внутреннюю политику… Так давай, гробь, вот она, прекрасная возможность, даже стрелять не придётся. Что же ты, ну?.. Говорить сильные слова мы все мастаки, но совершенно нестерпимо знать, что бородавчатое чудовище жрёт сейчас парня, о котором тебе известно лишь, что у него хорошее лицо, он ловко управляется с лошадьми и может сказать пару слов по-французски. Даже майора невозможно представить в пасти допотопного крокодила. То есть майора КГБ представить там можно запросто и с удовольствием, а вот живого человека, с которым совсем недавно разговаривал о живописи…
Есть в культурном человеке жалкое свойство: на словах он порой готов мир уничтожить, а дойди до дела – не способен зарезать и курицу, что, впрочем, не мешает ему курочку кушать, если кто-то другой предварительно свернул ей шею и ощипал. Точно так же на словах жаждет он спасать и миловать. Он бледнеет при виде крови и негодует, глядя на жестокость. Но курочку всё равно кушает, даже если видел, как её резали. Кушает, произнося успокоительные фразы: «Она уже всё равно не живая, не я виновен в её смерти». Но сейчас Горислав Борисович совершенно точно знал, что виновен он. Не майор заехал не туда, а проводник не туда завёз. Одна-единственная, даже не высказанная вслух мысль: «…его к людям нельзя подпускать, такому среди крокодилов самое место…» – пересилила весь майорский монолог и завела караван неудачливых прогрессоров в неизмеримую глубь веков… Кто скажет, в какую эпоху обитали на Земле подобные чудовища?
Не было сил заставить себя подняться и сделать шаг хоть в какую сторону. Назад, за брошенными людьми не пускал двойной страх: перед хищным зверьём и хищными людьми, которых надлежало спасать. К дому? Но там ждёт оставленная майором подстраховка. Горислав Борисович обязан вернуться с сопровождающим, и, если он явится один… всякому понятно, что ничего хорошего не будет. Так что даже если зажать совесть в кулак, всё равно деваться некуда. В покое его не оставят; сначала придётся выручать завязшего в прошлом майора, а потом неугомонный кагэбэшник вновь возжаждет корректировать историю. И уж на этот раз он не промахнётся, вломится со своим отрядом прямиком, куда метил. Такие, как он, не отступают, потому что знают, что надо делать, и делают это с убеждённостью знающих людей. Знающим ведомы проблемы, но неведомы сомнения, – тем они и страшны. Вот пусть остаются там, среди прочих страшилищ! И вообще, с чего он взял, будто убил кого-то? Они живы, там, в мезозойском прошлом… неужто двадцать вооружённых мужиков не отобьются от одного ящера? Да как не фиг делать, на ура отобьются! Домой попасть, правда, не получится, но они и не собирались возвращаться, знали, на что идут. Хотели в прошлом жить, вот пусть и живут. Игуанодонов разводят и их же русифицируют. Не так давно довелось Гориславу Борисовичу пролистать некую псевдоисторическую книженцию фоменковского типа, так её автор объявил, что русская история насчитывает много миллионов лет. Надо же, прав оказался, обормот, ещё в мезозое жили на Земле русские люди! Так что никто не убит, кроме разве что крокодила. И можно было бы жить спокойно, если бы не проклятая предусмотрительность майора: в двадцать первый век Горислав Борисович должен выйти с сопровождающим, которого наверняка ждут. И спросят, как добрался до места майор и почему не изменилось к лучшему положение Российского государства.
Чушь дурная: отчитываться перед тем будущим, которое собираешься менять. Только в майорскую голову такое войти могло. А вот, поди ж ты, загнала эта нелепость Горислава Борисовича в ловушку. Домой нельзя ни при каком раскладе…
…экое слово: «расклад» – будто в картишки с судьбой перекинуться вздумал, поблефовать слегка, поиграть в азартные игры. Скажем, вернуться в своё время и, очутившись на дороге, шмыгнуть потихоньку в кусты, пока никто не заметил. Прячась ото всех, добраться до ближайшей станции, сесть непременно в электричку (там билет без паспорта дают) и уехать… куда? Когда-то он полагал, что у него есть надёжное убежище: от любой неприятности можно укрыться в Ефимках, ни одна сволочь там не отыщет. Беды, от которых хотелось бы спрятаться, с удручающим однообразием происходили с героями телебоевиков, в реальной жизни подобного не случалось ни с самим Гориславом Борисовичем, ни с его знакомыми, но было приятно ощущать, что есть на свете такое укромное местечко. Крошечная деревенька, медвежий угол, казалось бы, куда дальше? Но ведь отыскали, высчитали и взяли в оборот. Теперь они в Ефимках первым делом будут смотреть. Как говорится, велика Россия, а отступать некуда – найдут хоть где. С майорами шутки плохи, это не бандюки, госбезопасность – организация посерьёзней самой организованной преступности.
Удивительное всё-таки понятие «госбезопасность»! Подобная структура есть во всяком государстве, но при нормальном бытии главное в ней – безопасность, а в нашей многострадальной родине ударение делается на буквосочетании «гос». И как ни расшифровывай, но корень «гос» означает то, что господствует над людьми, давит их, и никому, кроме себя, никакой безопасности не обещает. Возница с первой телеги мог бы подтвердить, что у французов нет такого понятия – «государство», слово l’Etat, которое, не задумываясь, переводят как «государство», восходит к латинскому status – стабильное положение. Слово это имеет множество значений, в том числе – способ существования людей в обществе, и относится ко всякому отдельному гражданину, не подразумевая господства одного над другим. И голландские «штаты», и соответствующие англо-американские термины говорят о стабильности и существовании, а значит, о безопасности, опять-таки совершенно не подразумевая господства системы над личностью. Именно поэтому западный европеец живёт, чувствуя себя защищённым, а русский человек не ждёт от родины ничего, кроме неприятностей. Для российского подданного есть лишь одна слабая надежда, что клопа танком не задавишь. Правда, время от времени государство принимается посыпать подданных дустом, но случается такое нечасто, так что имена подобных властителей надолго остаются в благодарной народной памяти. Куда чаще случается, что махина танка наезжает-таки гусеницей на самого маленького и неприметного клопика, не оставляя ему возможности даже повонять перед гибелью. Тут уже выбора нет ни у танка, ни у клопа.
В детстве, оказываясь в ситуациях, представлявшихся безвыходными, Горислав Борисович запирался в туалете и тихонько плакал над немилостивой судьбой. А ведь здоровым парнем был, лет двенадцати, таким слёзы точить – хуже позора нет. Тем не менее слёзы текли с лёгкостью, принося успокоение. Да и потом Горислав Борисович не прочь был всплакнуть над телевизионной мелодрамой. О таких в народе полупрезрительно говорят: «Глаза на мокром месте».
Лицо Горислава Борисовича сморщилось, по щекам потекли слёзы. Плакал молча, без всхлипов, не на публику, которой не было, а для себя самого. Понимал, что ничего не выплачет, потому ничего не загадывал и не просил, лишь однажды сквозь сжатые губы вырвалась жалоба:
– Да что же это за напасть такая!
Отплакав своё, поднялся и побрёл, не зная, куда движется.
Вокруг просветлело, под ногами обозначилась разъезженная дорога. Значит, к людям вывел спасительный инстинкт.
Горислав Борисович дёрнулся было, словно клоп при виде взметнувшегося танкового трака, а потом махнул рукой и пошёл сдаваться.
Через пять минут в опадающей мгле замаячила деревня, и Горислав Борисович понял, что никуда он не пришёл и сдаваться будет некому. Перед ним были не Ефимки, а старое Ефимково. Княжеская усадьба на холме, где глаз привык видеть развалины колхозных овинов и сенных сараев, бесчисленные избы, сбившиеся плотной кучей, насколько позволяет бережение от огня, церковь, горделиво вздымающая к голубому небу синий, разрисованный сусальными звёздами купол. По дороге, такой же раздолбанной и раскисшей, как и сто лет спустя, медленно тащился обоз: лошадь, тянущая гружёную
