выводивший слова фронтовой «Землянки»:
Вошла в кухню, разорвала конверт, торопливо вынула из него полулисток. Из строчек, напечатанных на машинке, взгляд тотчас выхватил слово, в которое трудно было поверить. Вскрикнула:
— Жив!..
Сердце зашлось болью, будто в нем оборвалось что-то, перед глазами все куда-то поплыло в странной карусели. Ольга тяжело опустилась на табуретку.
Вбежал Саша, испугался:
— Мама!..
Она пришла в себя. Смеясь и плача, выдохнула:
— Жив!.. Папка жив!
— Наш?! Живой?! — вскрикнул Саша. Взял из рук матери листок, впился взглядом. — Он в Минске, мама!.. А пенсию нам больше не будут высылать.
— Конечно, раз жив, — согласилась она. — Чи-тай!..
— «Ввиду того, что муж ваш, Федяев Василий Миронович, жив, впредь с первого июня тысяча девятьсот пятьдесят пятого года прекращается выплата вам пенсии на сына. Ваш муж, Федяев В. М., в настоящее время проживает в городе Минске. Его адрес…»
— Сашенька! Родной! Как же это?.. — Ольга встала, прижалась к Саше, усталая и растерянная.
— А папа ведь найдет нас, мама?
— Найдет. Мы же напишем.
— Сегодня? Да?
— Ясно, сегодня.
— Можно, я прокачусь?
Она поняла, что Саше не терпелось появиться среди ребят гордым, равным — он уже не безотцовщина! Ответила:
— Прокатись…
Ольга перечитала извещение военкомата, расплакалась. И скорее, не от радости, а от обиды на свою трудную судьбу. Слишком долгая и мучительная была разлука, чтобы сразу могла эта весть затопить душу одной лишь радостью, вытеснив все другие чувства, какими были заполнены эти четырнадцать нелегких вдовьих лет. Для этого тоже требовалось время. А сейчас в памяти снова поднялось все, что с годами отстоялось, утихло. Было время, когда она не раз и не два на дню вспоминала — сначала в тревожном ожидании, а позже, смирившись с вдовьей Долей, в тихой печали — имя родного ей человека. С годами видела облик Василия, его черты, привычки, характер в подрастающем сыне. И вот он жив, ее Вася… Награда за все ее муки. Только не слишком ли поздняя?
Ольга устыдилась этой мысли и уже твердила одно: «Только бы не ошибка! Только бы правда!» Да, было бы бесчеловечно — обрадовать и тут же отнять радость. Разве она не выстрадала эту награду? Разве не стойкой была ее вера в то, что он жив? А не потому ли она отказывала всем, кто навязчиво предлагал ей стать женой? Она и Виктору не дала быстрого согласия: они ведь так и не поженились еще… Что же будет с ним, с Виктором? Она теперь же скажет ему, что у нее нашелся муж и что с этого дня между нею и им все должно быть кончено. Да он и сам поймет. Только зачем она вспомнила Виктора? Не стыдно перед живым мужем думать о ком-то?.. Как «о ком-то»? Разве он не друг ей? Ведь его судьба — почему же не поймет она! — связана с ее судьбой, и теперь что бы ни изменилось в ее жизни, все непременно скажется на жизни Виктора… Нет, ей надо разобраться во всем сразу, нынче же…
Доказывая все это себе, Ольга вдруг представила встречу с Василием. Какими же глазами будет она смотреть в его глаза?! И вспомнила, как тетя Паша когда-то словно о ней, об Ольге, рассказывала невеселую историю о женщине с двумя мужьями. «Значит, и мне придется выбирать одного из двух?» — обожгла она себя догадкой.
Дверь в комнату распахнулась, и Ольга увидела взволнованную Ирину.
— Саша говорит… Это правда, Оля? Не напутал? Жив?
Ольга кинулась к ней, обняла, зарыдала — точно до этой минуты она ничего не знала о своем счастье и тревоге своей, будто только сейчас вот сообщила все ей Ирина.
— Жив?
— Жив, Ира! В Минске… в твоем…
Ирина не показала виду, что упоминание Минска отдалось в ее сердце. Обняла Ольгу одной рукой, другая была занята — в ней держала, не догадываясь поставить, берестяной туес, — чмокнула в щеку.
— Дай сяду… — Справившись со своими чувствами, шумно вздохнула она. — В городе-то по делу… Захватила тебе варенцу. Побалуетесь с Сашкой. — Ирина ровно забыла, что у Ольги муж нашелся. Перескочила на пустой разговор о молоке. — Странно, почему же не нашел он тебя? — задумчиво спросила Ирина. — Почему не откликнулся, когда ты по всему свету искала его? А? Ей-богу, не чисто что-то…
Ольга сначала растерялась от этих вопросов Ирины, но, собравшись с мыслями, возразила:
— Мы же с тобой ничего не знаем про него. Живой… А где он был эти годы? Какой он? Может…
— Сколько прохвостов мужиков-то! — оборвала ее Ирина. — Я не говорю про твоего… Они все могут. Ты с ребенком, босая, голая, еле живая. Великомученица! Почему не он, а ты его отыскала?
— Может, он показываться не хотел — калека калекой. С руками, с ногами что-нибудь… А то — слепой…
— Всяко могло, твоя правда… Только почему он в Минске очутился? — не отступала Ирина. — Куда он тебя с заставы отправил? В Смоленск или в Минск? То-то, глупая. Города спутал. Нашел приманку.
— Все скоро узнаем.
— Да что там узнавать! У него — не спорь! — завелась вторая семья. Помянешь меня, погоди.
— Вот приедет…
— С чего это он к тебе поедет? Собирайся-ко сама к нему. Нагрянь, погляди… Да быстренько собирайся-то — нечего тянуть… Несчастная, опять тебе маята! — по-бабьи, с надрывом в голосе пожалела Ирина.
— Вася не такой.
— Все они не такие. Сколько случаев-то!.. Снюхался на фронте — и не вспомнил тебя.
— Ой, Ира, Ира! Я же вон куда забралась — не просто же это…
— Захотел — нашел бы. Ты с ним покруче там. Не мямли.
— Не надо так, Ира! — взмолилась Ольга. — Я думала, ты вместе со мной порадуешься…
— Могу замолчать. Мое дело десятое, — вдруг поостыла Ирина. — А ты съезди, съезди.
— Подумаю.
— Пойду обратно — заверну за туеском. Далеко ли тут до нас, забежала бы когда, а то и Сашку турнула бы. Молока, творожку, яичек или еще что… У нас же все есть. Свои же мы.
— Я и так в неоплатном долгу перед тобой, Ира, перед всем колхозом. Спасибо.
— Хватит тебе считаться…
О Василии они больше не обмолвились ни словом.
Ольга так и решила — лучше ей съездить в Минск.
Пришел Виктор — словно услышал, что она недавно думала о нем.
Он уже знал, что у нее нашелся муж, и был задумчив. От поездки не отговаривал. Даже советовал захватить с собой Сашу — пускай отец знает, что его сыну уже четырнадцать лет. И во всех словах — никакой корысти, только забота о ней, о ее покое. Просил известить из Минска обо всем телеграммой или хотя бы открыткой, чтобы ему не волноваться за нее. Она поняла, какого содержания станет ждать весточку
