«сынок»!
Ахнув, я хлопнула себя по лбу, и хаотично разбросанные пазлы в моем мозгу наконец-то сложились в единую картинку — непонятно только, почему так поздно, я же и раньше знала, что у Монтика лет тридцать назад в Америке была толстая подружка по имени Кэти и одинокую мамашу Дона — тоже толстуху! — звали Катериной! Да, и ведь как-то вечером, сидя на крыльце моего собственного дома, Монтик и Дон нашли-таки общую знакомую, некую Кэти Салливан, а ведь Салливан — это фамилия Дона! То-то они тогда обливались слезами и братались… Выходит, вовсе не братались, а, как бы это сказать по-русски? Проявляли соответственно отцовские и сыновьи чувства! Вот, кстати, нашлось объяснение и их поразительному сходству! Ничего удивительного, если сын похож на отца!
Стоп, а ну-ка, прикинем без спешки… Я произвела в уме вычисления, задействовав информацию, уже использованную мной при решении загадки Монте-Сержа. Итак, Монтика пристрелили в шестьдесят восьмом. Дело было в парке, очевидно, летом или ранней осенью, потому что Монтик говорил, ему запомнились рыжие белки в зеленой листве и ярко-красные спортивные трусы какого-то бегуна. Наверное, это были последние впечатления умирающего… Так, с умирающим разобрались, теперь с нарождающимся… Дон родился 16 февраля 1969 года, точно знаю, видела его документы — те, что Зинка нашла… Так, все сходится!
Кэти Салливан родила сынишку месяцев через семь-восемь после смерти Монте Уокера, тот при жизни мог и не знать о беременности подруги, вот почему так удивился, поняв, что Дон — его общий с Кэти ребенок! Эх, почему мне раньше не пришло в голову сопоставить хронологию и географию жизни Монтика и Дона, давно бы все поняла, да и расспросила бы обоих как следует… Впрочем, Дон-то улетел, но Монтик остался, и ему придется-таки удовлетворить мое любопытство!
Сказать Ирке или не сказать? Я внимательно посмотрела на подругу. Если моя догадка верна и Монтик по прошлой своей жизни приходится родным папой Дону, то Ирка, став его супругой, станет Доновой мачехой! Ха, и Зинкиной свекровью! И, стало быть, через кузину какой-то отдаленной родней мне самой — двоюродной теткой или кем-то в этом роде! А их с Монтиком дети, если таковые появятся, будут мне какими-то кузенами и кузинами, Дону сводными братьями-сестрами, Зинке шуринами и золовками… Я почувствовала головокружение и воскликнула:
— С ума сойти!
— Да в чем дело-то? — не поняв, обиделась подруга.
— Это я вам, тетя, дома объясню! В родовом, так сказать, гнезде! — ответила я.
И пошла к выходу, оставив удивленную Ирку столбом стоять посреди зала.
Ирка и Монтик расписались две недели спустя. Я и не знала, что теперь желающих вступить в брак не маринуют, как раньше, месячишко-другой, хочешь — женись хоть с разбегу!
Жених явился в загс в джинсах, невеста — в полосатом платье веселенькой расцветки «колорадский жук». Из-за этого произошло недоразумение: за невесту приняли единственную среди нас женщину в белом — пятидесятилетнюю редакторшу, мою коллегу. Она, впрочем, не возражала, но бдительный Монтик своевременно вырвался из лап сотрудницы загса, попытавшейся насильно соединить руки лжебрачующихся. Отпихивая друг друга, Ирка и Монтик торопливо заполнили автографами специально отведенные для этого строки, и после сакраментального: «А теперь, жених, можете поцеловать невесту!» — Ирка полубоком взгромоздилась на руки присевшему супругу, и мы втроем, предоставив гостям самим решать транспортную проблему, сошли по парадной лестнице Дворца бракосочетаний к ожидающему нас Иркиному автомобилю, где чинно сидел Томка. Тщательно причесанный пес в парадном ошейнике с розовым шелковым бантом производил на прохожих совершенно потрясающее впечатление. На глазах у группы зевак, под приветственные крики и оглушительный лай мы погрузились в машину и отправились в ритуальный автопробег по местам боевой и трудовой славы новобрачных.
Сначала мы — все, кроме Тома, — посетили травматологическое отделение городской больницы, где Ирка и Монтик нанесли пациентам еще одну травму, моральную: ворвавшись в знакомую палату, они раскидали костыли и палки и несколько раз поцеловались, прерываясь лишь затем, чтобы покричать самим себе: «Горько!» Монтик кричал с едва уловимым иностранным акцентом: русский давался ему на диво легко. «В моя семья у всех есть языческая способность», — объяснил он мне.
Потом, ритмично колотя по клаксону в такт гремящей в салоне музыке, я повела автомобиль по дороге к психиатрической больнице. Трассу я прокладывала на свое усмотрение, поэтому пару раз мы проскочили на красный свет, один квартал проехали по полосе встречного движения — попутного просто не было, а ближе к финишу на глазах у изумленного постового юзом въехали под «кирпич». Характерно, что страж порядка не сделал попытки нас задержать, и, восстанавливая сцену в памяти задним числом, я поняла почему: украшенная цветами и лентами гудящая машина с растопыренным пупсом на капоте и высовывающейся из окошка оскаленной собачьей мордой должна была производить впечатление транспорта, в высшей степени приспособленного для перевозки пациентов психиатрической лечебницы!
Вновь мы ловко расставили стремянку у больничной стены, Ирка и Монтик взобрались наверх и вдвоем посидели минутку на кирпичном гребне.
— На счастье! — сказала Ирка, легкомысленно болтая ногами.
Я подала им наверх пару бокалов и бутылку шампанского, Монтик лихо открыл ее, Ирка весело взвизгнула, нас с Томкой окропило шипучим вином.
— Слезайте, ненормальные! — крикнула я, втайне любуясь счастливой парой. — Не пугайте бедных психов!
— Ладно-ладно, — пробасила Ирка, осторожно спускаясь вниз, в заботливые руки опередившего ее мужа. — Поехали дальше. Следующий пункт — наш дренажный канал. С него все начиналось…
— Слышал? — спросила я пса, торопливо складывая стремянку. — «С него все начиналось!» Это с нас с тобой все начиналось! Все об этом забыли! Кстати, если я забуду, напомни мне, чтобы я посоветовала Ирке повесить в красном углу сковородку…
— Гау! — согласно рявкнул внимательно слушающий пес.
Громкий собачий лай донесся до слуха Марио Ла Гадо. Неужели сторожевые собаки?
Одетый в полосатую бело-голубую пижаму, Ла Гадо неподвижно стоял в редкой тени облетающего дерева и, выпятив челюсть, пристально смотрел на окружающую сад кирпичную стену. Он планировал побег и был полон решимости осуществить задуманное. Старая стена не казалась трудно преодолимым препятствием, и Марио не сомневался, что из этой тюрьмы он сбежит. Но что делать дальше? На нем была крайне неподходящая одежда и обувь, ни цента в пижамном кармане, ни одной мысли о том, где искать своих. Тот факт, что за несколько дней никто с ним не связался, наводил на мысль о предательстве.
Все возвращается, устало подумал Марио. Когда-то он сам предал Папу Тони, уничтожив человека, которого тот назвал своим преемником. Надо сказать, покойный Монте Уокер долго являлся ему в кошмарах. Да что там, совсем недавно Марио было видение: Уокер с немым укором смотрел на него из окна.
Ла Гадо на секунду закрыл глаза, обуздывая эмоции, а когда открыл их — снова увидел призрак. Прямо перед ним, в двух метрах над землей, на фоне кирпичной стены парил покойный Монте Уокер — совсем как живой, в джинсах, с бокалом в руке и пышнотелой подружкой под боком.
— Уокер в раю? — недоверчиво прошептал Марио.
Позади него затрещал гравий садовой дорожки.
— Слышь, Полковник! — появившись из-за поворота, благодушно позвал Вася Бурундук, похожий на пухлого младенца в своей розовой в горошек пижаме. — Пора обедать!
Слова «завтрак», «обед», «ужин» и «бурундук» Марио Ла Гадо уже понимал.
— Ван момент, — раздраженно отозвался он, отгоняя Васю движением руки.
— Ну, Товарищ Полковник! — начал было тот, но запнулся, выкатил глаза, вскинул руку в указующем жесте и закричал: — Серж! Это Серж! Я видел его! Ну, зараза…
Ла Гадо обернулся к стене — видение исчезло. Монте Уокер удалился в лучший из миров…
Марио повернулся и пошел к корпусу, безразлично пройдя мимо заходящегося в крике Бурундука, к которому уже спешили заботливые санитары.
Зима наступила внезапно и, как обычно, застала коммунальные службы врасплох: первый же снегопад полностью парализовал городской электротранспорт. Редкие трамваи ползали, как черепахи, закоченевшие пассажиры на остановках брали вагоны штурмом, и уже к десяти утра у ворот Восточного депо столпилось целое стадо трамваев с открытыми переломами дверей. В результате множество горожан опоздало на
