— Зачем? — спросила она, и выражение тревоги снова появилось на ее лице. — Дома все в порядке, да?
— Да-да, все нормально, — заверил я Морин. — Беда тревожится за тебя, но у него все хорошо.
— Беда? Когда ты видел Беду?
— Да недавно. Когда начал искать тебя.
— Зачем? — спросила она. Теперь мы уже стояли лицом к лицу.
— Это долгая история, — ответил я. — Садись в машину, и я тебе расскажу.
Я указал на мою обтекаемую серебристую любимицу, припавшую к земле на другой стороне дороги. Морин глянула туда и покачала головой.
— Я совершаю паломничество, — сказала она.
— Знаю.
— Я не пользуюсь машинами.
— Сделай сегодня исключение, — предложил я. — Судя по твоему виду, небольшая поездка тебе не повредит.
Она и правда выглядела ужасно. Пока мы говорили, я мысленно привыкал к печальному факту, что эта Морин — больше не Морин из моих воспоминаний и фантазий. Она достигла того момента в жизни женщины, когда та начинает неизбежно терять свою красоту. Салли еще не совсем дошла до этой точки, и у Эми впереди еще несколько лет по эту сторону барьера. Во всяком случае, обе они сопротивляются процессу старения с помощью всех возможных средств, за исключением пластической хирургии, но Морин, похоже, сдалась без особой борьбы. Гусиные лапки у внешних уголков глаз и мешки под ними. Щеки, когда- то тугие и гладкие, обвисли; шея сморщилась, как старая тряпка; а фигура сделалась расплывчатой и бесформенной — между похожими на подушки холмами ее грудей и широкими бедрами талия не просматривалась. Недели и даже месяцы, проведенные Морин в дороге, не добавили ей красоты: обгоревший нос облезал, жидкие волосы свисали неопрятными прядями, костяшки пальцев грязные, ногти обломаны. Одежда запыленная, с пятнами пота. Должен признаться, что ее внешний вид стал для меня шоком, к которому меня не подготовили отретушированные постановочные фотографии в гостиной Беды. Осмелюсь сказать, что на мне годы сказались еще больше, но вид Морин не оставлял никаких иллюзий.
Пока она раздумывала, наклонившись вперед под тяжестью рюкзака для равновесия, я заметил ее потрепанные кроссовки и подложенные под лямки заплечника куски губки, чтобы не натереть ключицы. Почему-то из всех деталей ее облика именно эта последняя вызвала особую жалость. Меня затопила огромная волна нежности к Морин, желания позаботиться о ней и спасти от этого идиотского самоистязания.
— Только до следующей деревни, — предложил я. — Там мы выпьем чего-нибудь холодного.
Солнце припекало мою лысую макушку, и я чувствовал, как под рубашкой текут по телу ручейки пота. Я добавил, чтобы уговорить ее:
— Машина с кондиционером.
Морин засмеялась, наморщив свой обгоревший нос точно так, как мне помнилось.
— То, что надо, — отозвалась она. — Я наверняка воняю до небес.
Когда мы бесшумно полетели по автостраде на скорости электропоезда, Морин вздохнула и с наслаждением вытянулась на переднем сиденье.
— Да, как тут у тебя шикарно, — заметила она, оглядывая интерьер салона. — Что это за марка?
Я ответил.
— У нас «вольво», — сказала она. — Беда говорит, что они самые безопасные.
— Безопасность еще не все, — отозвался я.
— Да, не все, — хихикнув, согласилась она.
— Знаешь, сбылась моя мечта, — сказал я. — Несколько месяцев я представлял, как прокачу тебя в этом автомобиле.
— Правда? — Она смущенно, озадаченно улыбнулась. Я не стал уточнять, что в своих фантазиях я представлял ее подростком.
Совсем скоро нам попался бар, где несколько столиков было вынесено на улицу, в тень старого дуба, подальше от бормотания телевизора и шипения кофеварки. За пивом и citron pressй
[55] мы завели наш первый разговор, потом их будет много, разговоров, постепенно заполняющих информационный пробел в тридцать пять лет. Первым делом Морин совершенно естественно захотела узнать, зачем я ее искал. Я в сжатом виде изложил ей то, что уже написал на этих страницах: что моя жизнь стала рушиться, в личном и профессиональном плане, что мне как-то вдруг вспомнились наши отношения и то, как гадко я обошелся с ней в конце, и мною завладело желание снова ее увидеть.
— Чтобы получить отпущение грехов, — заключил я.
Морин покраснела под загаром.
— Боже милостивый, Лоренс, тебе не нужно об этом просить. Это было почти сорок лет назад. Мы были еще совсем дети.
— Но в то время тебе, должно быть, было больно.
— О да, конечно. Я очень долго засыпала в слезах…
— Ну вот, видишь.
— Но у молодых девушек всегда так. Ты был первым парнем, по которому я плакала, но не последним. — Она рассмеялась. — Ты, кажется, удивлен.
— Ты хочешь сказать, по Беде? — спросил я.
— Ой нет, не по Беде. — Она скорчила забавную гримаску. — Ты можешь представить кого-нибудь, плачущего из-за Беды? Нет, до него были другие. Жутко красивый ординатор, в которого я была безнадежно влюблена, как и все другие сестры-студентки в больнице. Сомневаюсь, что он даже знал мое имя. А после окончания учебы у меня был роман с врачом-стажером.
— Ты хочешь сказать… в буквальном смысле этого слова? — Я уставился на нее, не веря своим ушам.
— Я спала с ним, если ты это имеешь в виду. Не знаю, почему я рассказываю тебе все эти интимные подробности, но почему-то чем старше становишься, тем меньше тебя заботит мнение о тебе других, ты не находишь? И с твоим телом то же самое. В больнице больше всех смущаются, когда их обтирают, подкладывают судно и тому подобное молодые пациенты. Старым на это наплевать.
— А как же твоя религия? Во время этого романа.
— О, я знала, что совершаю смертный грех. Но все равно так поступала, потому что любила его. Понимаешь, я думала, что он на мне женится. Он так говорил. Но потом передумал или, возможно, лгал. Поэтому, чтобы пережить это, я вышла за Беду.
— А ты сначала переспала с ним?
Вопрос, сформулированный таким образом, прозвучал грубо, но любопытство пересилило вежливость. Морин покатилась со смеху.
— Господи, нет! Беда от одной подобной мысли пришел бы в ужас.
Несколько минут я молча обдумывал эти поразительные откровения.
— Значит, все это время ты не таила на меня обиды? — спросил я через какое-то время.
— Конечно нет! Честно говоря, я не вспоминала о тебе… даже не помню сколько лет.
Думаю, она хотела утешить меня, но, должен сознаться, мне стало обидно.
— Значит, ты не знаешь о моей карьере? — спросил я.
— Нет, а должна была? Ты безумно знаменит?
— Ну, не совсем знаменит. Но имею некоторый успех как телесценарист. Ты когда-нибудь видела «Соседей»?
— Это комедийная программа… из тех, где все время слышен смех, но зрителей не видно?
— Да, это ситком.
— Увы, мы стараемся их не смотреть. Но теперь, когда я знаю, что ты для него пишешь…
— Я пишу его один от начала до конца. Сама идея тоже моя. Я известен как Пузан Пассмор, — сказал я, отчаянно желая высечь хоть искорку узнавания.
