Мертво всё. Не встанет снова.Спят цари и мудрецы,Плач, и смех, и мысль, и слово,Спят в развалинах суровоКолоссальные дворцы,И травой, сухой, колючей,Площадей зарос простор;Тут провалы, там могучейГлыба в высь несется кручей;Всюду трещины и сор…Светит месяц. Контур резкийТени падает от стен,Сложной тканью арабески,Облупившиеся фрески,Разноцветят дряхлый тлен.Мрамор лестниц, выси, своды,Город мертвых, страшных груд…И считают молча года,Как рождаются народы,Славой кичатся и мрут.Человечества остаткиВняли, как смешна борьба,Как соблазны наши гадки,Как мгновенья жизни краткиИ таинственна судьба.Сбросив с тела одеянье,Удалились снова в лес,Слушать моря рокотанье,Погружаясь в созерцаньеВечной прелести небес.Позабыв о всех заботах,О вражде и о страстях,С мыслью в сказочных высотах,Люди жили в гулких гротах,На лесистых островах…Но немногие мечтаньяНе прияли и одниПродолжали изысканья,Жаждя жизни оправданья…Тщетно мыслили они.Все прошли в веках… И что жеДоказал столетий бег?Тайна, сон… Великий Боже!Я, последний, вижу то же,Что и первый человек.
«Я не люблю театр. Я вижу слишком ясно…»
Я не люблю театр. Я вижу слишком ясноАктера в Гамлете, за сценою кулису,Партер же… о, партер, он выглядит прекрасно!Мне, правда, иногда вдруг больно за актрису.Но я люблю концерт. И лица погруженныхВ простор, вдруг созданный дрожаньем первой скрипки,В мир звуков, дарящий глубинам утомленныхТо скорбь его души, то ласковость улыбки.Бросаю часто я наброски за колонкой:Я сохранил из них – горбатого больногоИ профиль женщины с ним рядом, бледной, тонкой,Глядевшей холодно, задумчиво и строго.В них драма чуялась – как будто тени смертиПо лицам шли – ее и грустного урода…Я подписал потом набросок мой в конверте –Под ней – Esmeralda, под ним же Quasimodo.Я помню, рос тогда в прелестных, тихих мукахНапев оркестра и… Как слез просило чувство!Не знаю почему. Что было в этих звуках?Но разве речь людей нам передаст искусство…