Вперед вышли три курицы, зачинщицы неудавшегося яичного бунта. Они заявили, что Снежок являлся к ним во сне и велел подстрекать кур к неповиновению приказам Наполеона. Они тоже были убиты на месте. Затем вперед вышел гусь и сознался, что утаил от прошлого урожая шесть зерен кукурузы, которые съел как-то ночью. За ним призналась овца - она помочилась в пруд с питьевой водой, побуждаемая к этому, по ее словам, самим Снежком; две другие овцы признались в убийстве старого барана, особо преданного последователя Наполеона. Баран умер от того, что они долго гоняли его вокруг костра, не обращая внимания на то, как сильно кашлял старик. Всех признавшихся уничтожили тут же. Признания продолжались. Под конец груда трупов лежала у ног Наполеона, а воздух был пропитан тяжким запахом крови.
Когда все кончилось, остальные животные, исключая собак и свиней, молча побрели прочь, чувствуя себя жалкими и несчастными. Они не знали, что потрясло их больше: предательство животных, присоединившихся к Снежку, или жестокое возмездие, свидетелями которого они только что были. В давно ушедшие времена им нередко случалось видеть сцены не менее страшные, кровопролитные. Но то, что произошло сегодня, казалось много хуже, потому что люди в этом не участвовали. С того момента, как Джонс покинул ферму, ни одно животное не убивало других животных, даже крыс.
Они ушли к самому холму, где стояла полузаконченная мельница, и в едином порыве улеглись рядышком, прижавшись к земле, словно ища у нее и друг у друга тепла - Люцерна, Мюриэль, Бенджамин, коровы, овцы, все стадо гусей и кур все, кроме кошки, которая внезапно исчезла в тот момент, когда Наполеон приказал объявить общий сбор. Некоторое время все молчали. Остался стоять один Боксер. Он беспокойно переступал с ноги на ногу, хлеща себя по бокам длинным черным хвостом, время от времени удивленно всхрапывая. Наконец, он сказал: 'Я этого не понимаю. Я ни за что бы ни поверил, что такое может случиться у нас на ферме. Наверное, мы в чем-то сами виноваты. И решение вопроса в том, по- моему, чтобы работать больше. С сегодняшнего дня я буду подниматься на полный час раньше.'
Он удалился своей тяжелой рысью, направляясь к карьеру. Там он набрал и отвез к мельнице две повозки камня, и лишь после этого отправился спать.
Животные молча толпились поближе к Люцерне. С холма, на котором они лежали, видна была вся округа. Можно было охватить взглядом всю территорию 'Фермы Животных', ее пастбища, протянувшиеся до самой дороги, луга, рощицы, пруд с питьевой водой, вспаханные поля, на которых зеленела и наливалась молодая пшеница, красные крыши строений фермы, из труб которых вился дымок... Был ясный весенний вечер. Лучи заходящего солнца освещали траву и зеленые изгороди. Животные с удивлением осознали снова, что это все - их собственная земля. Никогда еще родная ферма не казалась им столь дорогой и желанной. И Люцерна, глядевшая на зеленый склон холма, почувствовала, что глаза ее наполнились слезами. Попытайся она выразить свои мысли, она сказала бы, что не к этому стремились они, когда несколько лет назад трудились над свержением человеческой расы. Не сцены террора и убийств виделись им, когда старик Майор впервые побудил их к Восстанию. Рисуя тогда картину будущего, они представляли себе общество животных, свободное от голода и кнута, где все равны, где каждый работает в меру своих способностей, сильные охраняют слабых, как сделала это сама Люцерна в ночь речи Майора, оградив своей передней ногой выводок утят. А вместо этого - непонятно почему - наступило время, когда никто не решается высказать свои мысли, а яростно рычащие собаки снуют повсюду, и приходится смотреть, как твоих товарищей разрывают на куски после того, как они сознаются в совершении немыслимых, кошмарных преступлений... Люцерна думала об этом без возмущения, без мысли о протесте. Она сознавала, что даже теперь животным значительно лучше, чем во времена Джонса, и, значит, прежде всего следовало заботиться о том, чтобы человеческие существа не возвратились. Что бы ни случилось, она останется верной, будет работать изо всех сил, выполнять приказания, подчиняться руководству Наполеона. И все же... Не для этого трудилась она и все остальные, не на это они надеялись. Не затем строили они мельницу и шли под пули Джонсова ружья. Вот что думала она, хоть и не умела высказать свои мысли.
И, наконец, чувствуя, что лишь так можно выразить то, для чего не могла найти слов, она запела 'Звери Англии'. Животные подхватили. Они спели песню трижды - очень согласно, но медленно и печально, как никогда не пели раньше...
Кончив петь, они увидели, что к ним приближается Пискун в сопровождении трех собак. Судя по его виду, новости он нес неважные. Пискун торжественно сообщил, что согласно специальному указу товарища Наполеона, песня 'Звери Англии' отменена. Отныне ее петь запрещено.
Животные были ошеломлены.
- Но почему?! - вскричала Мюриэль.
- В ней нет больше нужды, товарищи, - чопорно ответил Пискун. - 'Звери Англии' - песня Восстания. А Восстание уже завершено. Казнь предателей была его последним этапом. И теперь, когда побежден не только внешний, но и внутренний враг, эта песня утратила смысл. Мы выражали в ней наше стремление к лучшему обществу будущего. ЭТО ОБЩЕСТВО ТЕПЕРЬ СОЗДАНО.
Как бы ни были испуганы животные, некоторые из них, возможно, выразили бы протест, но тут овцы дружно заблеяли свое 'Четыре ноги - хорошо, две ноги - плохо', и продолжали крик несколько минут подряд, чем и предотвратили бесполезную дискуссию.
Больше этой песни не слышали на ферме. А вместо нее поэт Меньшой сложил другую песню, которая начиналась так:
О, ФЕРМА ЖИВОТНЫХ, ВЕЛИКАЯ ФЕРМА!
НАВЕКИ СПЛОТИЛА ТЫ РАЗНЫХ ЗВЕРЕЙ!
Эту песню пели каждое воскресенье поутру после подъема флага. Только ни мотив, ни слова ее почему-то не стали для животных тем, чем была раньше песня 'Звери Англии'.
Глава 8
А несколькими днями позже, когда кошмар недавних казней немного рассеялся, кто-то из животных припомнил, что Шестая Заповедь гласила: 'Ни одно животное да не убьет другое животное'. И хотя в присутствии свиней и собак никому не хотелось упоминать об этом, но как-то не вязались с заповедью недавние казни. Люцерна попросила Бенджамина прочесть ей Шестую Заповедь. Бенджамин, как всегда, отказался, заметив, что не желает впутываться в такие дела. Тогда Люцерна обратилась к Мюриэль, и та прочла: 'НИ ОДНО ЖИВОТНОЕ ДА НЕ УБЬЕТ ДРУГОЕ ЖИВОТНОЕ ЫБЕЗ ПРИЧИНЫЭ'. Два последних слова почему-то не сохранились в памяти животных. Но зато теперь они могли видеть, что заповедь не была нарушена, так как предательство тех, кто объединился со Снежком, являлось, несомненно, достаточной причиной, чтобы их убить.
В этом году животные трудились еще больше, чем в прошлом. Восстановить и перестроить мельницу, удвоить толщину ее стен, при этом - к ранее назначенному сроку, было тяжелой задачей, тем более, что и обычная работа требовала значительного труда. Животным, случалось, приходила в голову мысль, что теперь у них рабочий день длится дольше, а еды они получают меньше, чем при Джонсе. Но по воскресеньям Пискун, придерживая копытцем длинный рулон бумаги, сыпал цифрами, показывая, что производство всех видов продукции увеличилось на 200 или на 300, или на 500 процентов - как когда. Животные не видели причин не верить этому, тем более, что они уже не помнили отчетливо, как было до Восстания. И все же бывали дни, когда им казалось, что хорошо бы иметь меньше цифр, но больше еды.
Все приказы отдавались теперь через Пискуна или другую какую-нибудь свинью. Наполеон же появлялся не чаще, чем раз в две недели. Когда он выходил, впереди него маршировал черный петух в роли герольда. Предваряя слова Наполеона, каждый раз звучало громкое 'Кукареку!'. Говорили, что теперь в доме Наполеон занимал совершенно отдельные апартаменты. Обедал он в одиночестве на сервизе марки Морена Дерби, взятом из горки, что стояла в гостиной, и прислуживали ему две собаки. Было объявлено также, что салют из ружья будет производиться не только в дни двух великих годовщин, но и в честь дня рождения Наполеона. Никто теперь не говорил просто 'Наполеон' - о нем упоминали только как о 'нашем Вожде', 'товарище Наполеоне', а свиньи любили придумывать для него титулы вроде - 'Отец всех животных', 'Гроза Человечества', 'Защитник овечьего рода', 'Друг утят' и тому подобное. Пискун, произнося свои речи, лил слезы умиления, рассказывая о мудрости Наполеона, доброте его сердца, глубокой любви его ко всем животным, где бы они не жили, а особенно к тем несчастным, что продолжали существовать в невежестве и рабстве на других фермах. Стало привычным относить к числу заслуг Наполеона любое достижение или удачное начинание. Часто можно было слышать, как одна курица говорила другой: 'Под мудрым руководством нашего Вождя, товарища Наполеона, я снесла пять яиц за шесть дней'.
Между тем Наполеон при посредничестве Уимпера вел сложные маневры в переговорах с Фредериком и Пилкингтоном. Штабель леса все еще не был продан. Фредерик настойчивее Пилкингтона добивался
