мельницу без меня. Уже набрался хороший запас камня. Все равно мне осталось работать только один месяц. Правду сказать, я предвкушал, как пойду на пенсию. Вот Бенджамин тоже стареет, я и думал, что нас отпустят на пенсию вместе, и он будет со мной.
- Мы должны сразу же обеспечить ему помощь, - сказала Люцерна. - Сбегайте к Пискуну, скажите ему, что произошло.
Все тотчас помчались назад, к дому, чтобы передать новость Пискуну. Остались лишь Люцерна и Бенджамин, который лег рядом с Боксером и своим длинным хвостом стал отгонять от него мух. Через четверть часа появился Пискун, весь сочувствие и забота. Он сказал, что товарищ Наполеон глубочайше огорчен известием об этом несчастье, случившимся с одним из самых преданных тружеников Фермы, и что он уже договорился о госпитализации Боксера в лучшей больнице Уиллингдона. При это известии животным стало не по себе. Кроме Молли и Снежка, ни одно животное никогда не покидало Ферму, и не хотелось думать, что их товарищ попадет в руки человеческих существ. Но Пискун легко убедил их в том, что хирург-ветеринар в Уиллингдоне будет лечить Боксера лучше, чем это возможно на Ферме. Полчаса спустя, когда Боксер пришел в себя, его с трудом подняли на ноги и помогли добраться до стойла, где Люцерна и Бенджамин приготовили добрую постель из соломы.
Два дня отлеживался Боксер у себя на конюшне. Свиньи прислали ему большую бутылку лекарства, которую они обнаружили в аптечке, и Люцерна давала ему лекарство два раза в день после еды. По вечерам она лежала вместе с ним, развлекая его разговорами, а Бенджамин отгонял от него мух. Боксер утверждал, что не жалеет о случившемся. Если он вполне поправится, то сумеет прожить еще года три, и он предвкушал дни, которые будет мирно проводить в уголке большого пастбища. У него впервые появится время, чтобы учиться и духовно расти. Боксер решил, что остаток своих дней он посвятит изучению остальных букв алфавита.
Но Люцерна и Бенджамин могли проводить с ним лишь нерабочие часы, а фургон приехал за ним в середине дня. Все животные были на прополке свеклы, работая под присмотром свиньи, и вдруг с удивлением увидели Бенджамина, который мчался галопом со стороны строений, крича изо всех сил. Впервые видели они Бенджамина возбужденным, в первый раз видели, как он скачет галопом. 'Быстрей! Быстрей! - кричал он. - Они увозят Боксера!' Не ожидая разрешения свиньи, животные бросили работу и помчались к строениям. И действительно, во дворе стоял крытый фургон, запряженный парой, бока фургона были покрыты надписями, а на козлах сидел подлого вида человек в круглом котелке.
Животные столпились вокруг фургона. 'Будь здоров, Боксер! - кричали они хором. - До свидания!'
- Дураки! Дураки! - закричал Бенджамин, мечась вокруг и роя землю своими маленькими копытами. - Дураки! Разве вы не видите, что написано на стенке фургона?
Озадаченные животные замолчали, и Мюриэль начала медленно читать по слогам. Но Бенджамин оттолкнул ее, и застывшие в мертвом молчании животные услышали, что он прочел:
- 'Альфред Симонс. Живодер и клеевар. Торговля шкурами и наваром из костей'. Разве вы не понимаете? Они увозят Боксера на бойню!
Крик ужаса вырвался у животных. Но в этот момент человек ударил своих лошадей кнутом, и фургон покатил со двора. Животные, крича, следовали за ним. Люцерна пробилась вперед. Фургон набирал уже скорость. Люцерна, побуждая свои старые ноги к галопу, тяжко скакала за ним.
- Боксер! - кричала она. - Боксер! Боксер! Боксер!!
И в этот момент, словно услыхав наконец крик, шедший извне, Боксер показал нос и глаза в маленькое окошко, прорезанное в задней стене фургона.
- Боксер! - закричала Люцерна голосом, полным ужаса. Боксер! Боксер! Выходи! Они везут тебя на смерть!
Ее крик подхватили все: - Выходи, Боксер, выходи!
Фургон набирал скорость, постепенно удаляясь от них. Было неясно, понял ли Боксер то, что кричала ему Люцерна. Но вдруг его не стало видно в окне, и раздался грохот копыт, бьющих о стену фургона. Боксер пытался выбраться наружу. Было время, когда несколько ударов его копыт могли бы разнести фургон в щепки. Но прежней силы, увы, у Боксера не было. Через несколько мгновений грохот ослабел, а потом замер совсем. В отчаянии животные воззвали к лошадям, увлекающим фургон прочь.
- Товарищи, товарищи, - кричали животные. - Не увозите одного из ваших братьев на смерть!
Но глупые скоты, слишком невежественные, чтобы понять происходящее, лишь заложили уши и прибавили ходу. Больше Боксер в окне не появлялся. Слишком поздно кто-то догадался, что можно обогнать фургон и запереть ворота. В следующее мгновение фургон миновал их и исчез за поворотом дороги. Больше животные не видели Боксера.
Три дня спустя было объявлено, что Боксер скончался в Уиллингдонском госпитале, несмотря на величайшую заботу, когда-либо проявляемую по отношению к лошадям. Объявить эту новость пришел Пискун. Он сказал, что присутствовал при последних минутах жизни Боксера.
- Я никогда не видел более трогательного зрелища! объявил Пискун, поднимая копытце, дабы утереть слезу. - Я был у его ложа до последнего мгновения. Под конец, почти не имея сил говорить, он прошептал мне на ухо, что жалеет о том, что смерть не дает ему увидеть, как будет закончена постройка мельницы. 'Вперед, товарищи! - прошептал он мне. Вперед, во имя Восстания. Да здравствует Ферма Животных! Да здравствует товарищ Наполеон! Наполеон всегда прав'. Это были его последние слова, товарищи.
Тут манера Пискуна внезапно переменилась. Он с минуту помолчал, бросая во все стороны подозрительные взгляды. Затем сказал, что до него дошли слухи, будто во время отъезда Боксера была пущена глупая и скверная сплетня. Кто-то, по-видимому, заметил, что на фургоне, увозившем Боксера, было написано 'живодер', после чего и сделан легковесный вывод о том, что Боксера увезли на бойню.
- Трудно поверить, - сказал Пискун, - что какое-то животное додумалось до этого. Я уверен, - Пискун задергал хвостиком, покачиваясь из стороны в сторону, - я уверен, что вы слишком хорошо знаете своего возлюбленного Вождя, чтобы думать такое!
Пискун сказал, что на самом деле все объясняется очень просто: фургон раньше принадлежал живодеру, но затем был куплен хирургом-ветеринаром, который просто не успел закрасить имя и звание прежнего владельца. Вот потому и возникла ошибка.
Животные почувствовали огромное облегчение от этого сообщения. А когда Пискун продолжил наглядное описание смертного часа Боксера, его ложа, замечательного ухода за ним, дорогих лекраств, на которые товарищ Наполеон не жалел никаких денег, - последние сомнения исчезли, и скорбь, охватившая их при мысли о смерти товарища, смягчилась от сознания, что умер он счастливым.
Наполеон собственной персоной появился на очередном воскресном митинге и произнес краткую речь, посвященную Боксеру. Оказалось невозможным, сказал он, доставить на ферму для захоронения останки дорогого оплакиваемого товарища, но заказан большой лавровый венок, который и будет помещен на могиле Боксера.
Наполеон закончил свою речь, напомнив изречения Боксера - 'Буду работать больше' и 'Товарищ Наполеон всегда прав' изречения, которые, как заметил оратор, следует усвоить и принять, как собственные, каждому животному.
В день банкета к дому подкатил большой фургон бакалейщика, из которого выгрузили большой деревянный ящик. Весь вечер неслось из дома громкое пение, затем послышались звуки ссоры и драки, закончившиеся часов около одиннадцати страшным грохотом разбитого стекла. До двенадцати часов следующего дня никто и рыла не показывал из жилого дома. Прошел слух, что свиньи снова раздобыли где-то деньги и купили ящик виски.
Глава 10
Прошли годы. Весна, лето, осень, зима - времена года сменяли друг друга, и краткая жизнь животных уходила быстро. Пришло время, когда не осталось никого, кто помнил время, предшествовавшее Восстанию, исключая разве Люцерну, Бенджамина, ворона Мозеса и нескольких свиней.
Мюриэль давно была мертва, умерли Блюбелл, Джесси и Пинчер. Умер и Джонс - он скончался где-то в далекой богадельне. Забыт был и Снежок. Боксера забыли все, кроме его нескольких друзей. Люцерна была старой, малоподвижной кобылой, суставы ее гнулись плохо, а глаза слезились. Ее пенсионный возраст подошел два года назад, но пока никто из животных на пенсию уволен не был. Толки об отделении уголка пастбища для престарелых животных давно были оставлены. Наполеон превратился в матерого хряка весом в полтораста килограмм. А Пискун разжирел до того, что глазки его утонули в жиру. Лишь старый
