запомнила, как он там обращался с кистями. Неужели и вправду мыл керосином? Нет, не похоже! Алешка Рязанцев, первый воображала во всем дворе, нарочно это выдумал, чтобы его считали взрослым. Нормальные люди отлично обходятся без керосина.
Лара деловито спросила:
— У вас в школе имеется кипяток?
Таня произнесла, задыхаясь:
— Ты точно помнишь насчет горячей воды? Точно?
Лара стояла на одной ножке, подняв глаза к потолку. Губы выпячены: она всеми силами удерживала улыбку. Тане отлично знакома ее манера: притворяется безразличной, а сама торжествует.
— Женя, — умоляюще сказала Таня. — Видишь? Замечательный выход.
Женя не желал спешить в серьезных делах. Он хотел докопаться, почему Рязанцев распорядился именно насчет керосина. Может быть, посчитал, что такой способ понятней и проще — взять да окунуть в растворитель. Действительно без возни. Рязанцев из тех, кто не верит в Женины руки-крюки; он, конечно, вообразил, что Женя набрызжет на стены и зальет весь этаж водой. Например, надумай Женя дома искупать такую груду кистей, да еще чтобы мыло пенилось, как у мамы в корыте, — наверняка поднимется страшный крик.
— Почему не попробовать? — важно произнес Женя. — Хуже не будет.
Сестры бросились пристраивать на табурет электроплитку. Женя отправился за водой. Вскоре донеслось его залихватское пенье:
— Слышали и мы, как дубровушка шумит…
Эту же «дубровушку», как подметила утром Таня, Женя мурлыкал, с упоением размешивая краску в бачке. Одним словом, уныние позади.
На радостях человек не может сидеть без дела. Пока грелась вода, решили прибрать в кладовке. Правда, к концу уборки поссорились. Слишком уж Женька не любит, чтобы над ним смеялись, а не смеяться нельзя. К примеру, как нормальные люди собирают мусор? Подставляют совок и всю кучку метут на него веником. Зато Женька-чудило — веник в сторону и подгребает совком, будто лопатой.
— Раскудахтались… Я же не обязан работать по-бабьи.
Лара строго сказала:
— А ты делай, как наш папка. Каждый инструментик на место — и за веник. Соринки за собой не оставит.
Кисти отмывали втроем. Ни воды не пожалели, ни мыла. Если верить Жене, получилось очень солидно. Заперев кладовую, запели на радостях в три глотки:
— Слышали и мы, как дубровушка шумит…
Прощаясь, Женя протянул Ларе чумазую руку:
— Придешь в то воскресенье? По случаю окончания ремонта?
Лара ждала, что скажет сестра. Та надавила пальцем на Ларин вздернутый нос.
— Как не прийти? Это же Ларочка-выручалочка. Приглашаем ее, представителя будущих первоклашек, на торжественный митинг. Ровно через неделю.
21. Сады прекрасные
Прошла неделя… Вернее, пока еще шесть дней. Все это время чисто отмытые кисти покоились взаперти, дожидаясь субботы, второй половины дня. Кисти лежали-полеживали, а подготовка к митингу шла своим чередом.
Готовилась и Валентина Федоровна, обещавшая РСУ выступить следом за Костей. Субботним утром, в час, высвободившийся между уроками, она уединилась в тиши пришкольного парка. В тиши, но, к сожалению, не в тени. Удобная скамья, на совесть сколоченная мальчишескими руками, не скоро будет защищена от солнца. Пышные, могучие кроны зашумят над ней не раньше того, как сама Валентина Федоровна станет почтенным, а может быть, и заслуженным педагогом.
В глубине парка, вдоль не набравшей еще силу зеленой живой изгороди, алеют десятки галстуков. Круминь проводит у опытных гряд практический урок ботаники.
В ту сторону Валентина Федоровна старается не смотреть. Ее дело — внимательно листать клеенчатую тетрадку, память студенческих лет. И думать. Она не школьница, чтобы ее отвлекала каждая бабочка, каждый дождевой червь.
Валентина Федоровна ищет выписку из Чернышевского. Ту, где он говорит, что занятие общественными делами не только приносит обществу пользу, но и… — ага, вот эта выписка! — но и является «лучшей школой для развития в человеке всех истинно человеческих достоинств». Она перепишет, перенесет это на страничку блокнота, в который заглянет завтра перед началом митинга.
Он всегда с ней, ее карманный блокнотик. Каких только тут не увидишь пометок! У каждой своя история…
…Проводниковые наконечники. Штекера. Телескоп с просветленной оптикой.
Против записи о телескопе — галочка. Он уже куплен школой.
…Розы. Когда-то розами украшали невест, победителей, мраморные статуи богов. В течение веков выводились сорта, один удивительнее другого. Вьющиеся, стелющиеся, морщинистые, плетистые. Роза ругоза. Роза рубигиноза.
Однажды, еще до поездки на теплоходе, Таня Звонкова, поливая выстроившиеся на окнах физического кабинета горшки с папоротником и бегониями, рассказала о розовом кусте, который цветет у нее дома. Начала вспоминать и как-то особенно улыбнулась… Вскоре за этим Валентина Федоровна из некоторых педагогических соображений заглянула в специальный труд о культуре роз. Затем — контакт есть контакт! — запела с Таней речь об этом предмете.
А та возьми и вскочи, и давай уверять, что ей ненавистен не только собственный розовый куст, но и все розы на свете.
Когда же он стал ненавистен?
В блокноте после слов «роза рубигиноза» записано: «Для каждой группы сортов имеется свой способ обрезки. Если стричь все розы одинаково, можно совершенно искалечить розарий». Это занесено сюда вне зависимости от Таниной любви или же ненависти к безвинным цветам. Это касается всего класса. Разве можно стричь под одну гребенку, скажем, второгодника Борю Плешкова и Женю Перчихина… Или, например, Иру Касаткину…
Ира как будто не должна внушать опасений. Она всегда и во всем старается быть приятной. Так же, как и ее мама, очень любезная, умеющая найти правильный тон в разговоре, понимающе выслушать. Ирочка очень мила… Однако, когда начался ремонт, она беззастенчиво симулировала сыпь на руках, покрыв их крапинками «зеленки» — бриллиантовой зелени.
Мамаша, вызванная по этому поводу в школу, вступилась за дочь: «Не для того мы ее растили, чтобы сделалась маляром!» Да еще взвизгнула, позабыв о своем правиле всегда быть приятной.
Каждого придется «стричь» по-особому…
Отложив блокнот, Валентина Федоровна возвращается к заветной тетради. Тетрадка эта хранит высказывания и автора «Педагогической поэмы», и Добролюбова, и Песталоцци, и мысли великого русского педагога Ушинского. Например, хотя бы такую: «…только тот, кто трудится, сохраняет человеческий облик. Праздность же превращает человека в негодяя».
Надо бы втолковать кое-кому из мамаш эти золотые слова!
Хорошо сказал Писарев о будущем человеке (для Писарева он — будущий, для нас — уже настоящий!). О человеке, который станет смотреть на труд не как на печальную необходимость, а как на существенное условие жизни, как на высокое наслаждение.
«Высокое наслаждение»!.. Вот бы Дмитрию Ивановичу Писареву пройтись в прошлое воскресенье по четвертому этажу, заглянуть в актовый зал…
Валентина Федоровна подумала так и смутилась: что за детские мысли! Она встала, сделала шаг, другой и не заметила, как очутилась возле ребят. Все копошились в земле. На грядах темнели ровненькие
