— Я не бросался. Я просто его прогнал.
— Ничего себе… Снова из-за кистей?
— Да ну их, кисти, — смущенно буркнул Алеша. — Здесь он виноват не больше других.
— Меньше! — сверкнула глазами Таня.
Тут уж Алеша вовсе попал в переплет. Ему в два голоса принялись разъяснять, почему к Перчихину требуется особый подход. Перчихин, оказывается, жертва мещанской среды. Теперь он успешно перевоспитывается. Первые шаги, оказывается, уже позади. Скоро пойдут вторые, третьи, десятые… Сегодня Перчихин с исключительной добросовестностью привез для школьного парка рассаду. Завтра, то есть в июне, когда восьмые классы поедут за город на практику, Перчихин будет чуть ли не ответственным за всю поездку в колхоз. Шагает, как в сапогах-скороходах! Если верить Тане, он с осени станет старостой. Не старостой, так лаборантом в физическом кабинете. Через пять лет мы увидим его министром. Может быть, академиком…
Стоило Алеше в этом засомневаться, его попрекнули его же собственным дедом:
— У Николая Николаевича гораздо больше веры в людей. И куда больше терпения, — сказала Валентина Федоровна и добавила, уже улыбаясь: — Кстати, не следует это терпение испытывать. — Сверившись с часиками, поблескивающими на ее руке, Валентина Федоровна зашагала к подъезду.
Алеша спросил:
— Ты не хочешь послушать, как они с дедом будут планировать? Много чего намечено: Архангельское, Кусково…
Голос Тани был по-прежнему сух:
— Лично я собираюсь выполнить распоряжение врача. Пойду и лягу.
— А дедово кресло не подойдет? К тому же бананы очень полезны для ослабевшего организма.
Таня подумала и согласилась. Посчитала себя обязанной проявить интерес к плану летних экскурсий. Разумеется, не просто как Таня Звонкова, а как представитель «Клуба пытливых».
— Ладно, веди!
Алеша шутливо подталкивает ее до самой лестницы, но там с каждой ступенькой его оживление гаснет. На площадке он вдруг останавливается, тянет к себе край мягкого пухового платка.
— Постой-ка! Вот что… Уговоримся: при деде ни слова о мачехе. Вообще о всяких там родных или неродных.
В прямоугольник лестничного окна струится сумеречный, несильный свет. Таня отчетливо видит лицо Алеши, видит морщинку, прорезавшую его крутой лоб.
— Почему? — тихо спрашивает она.
— Ты правда не знаешь, почему?
— Нет!
По возможности ровным, бесстрастным голосом Алеша рассказывает Тане, как однажды, после неловкого восклицания, вырвавшегося у давнего приятеля деда, он догадался о том, почему прежде, в доме имени Ильича, носил другую фамилию. Все поняв, он деду до сих пор ничего не сказал. Просто стал любить его еще крепче. Ведь не было ни одной минуты, когда бы он, внучек, в своем новом доме почувствовал себя чужим, неродным.
В распахнутое окно видна соседняя крыша, поросшая металлическими перекладинами — широкими, тонкими буквами «Т», первыми буквами в слове «телеантенна». Над крышей высится небо, подсвеченное вечерней зарей. Таня следит за быстро плывущими золотистыми облаками и размышляет о том, что услышала от Алеши.
Мысли Тани бегут. Она хочет прожить свою жизнь так, чтобы по примеру хороших людей стать нужной другим. На то она и будущий врач…
— Пойдем? — тихо спрашивает Алеша.
— Бежим! До смерти соскучилась по твоему деду.
27. На вершине купола
Алешин дед сидел за обширным квадратным столом, в центре которого стояла большая плетеная хлебница, заваленная бананами. Стараясь не шуметь, Таня с Алешей сели к столу и принялись слушать. Рассказывал Николай Николаевич, как сразу уловили вошедшие, об архитекторе, чье имя дано одной из московских улиц, о Матвее Федоровиче Казакове. Он говорил, а Валентина Федоровна делала пометки на большом плотном листе — куске полуватмана. Туда уже были занесены улица М. Казакова, старое здание Университета, Петровский дворец, Колонный зал Дома Союзов и много других прекрасных сооружений, созданных замечательным архитектором, который всю свою долгую жизнь отдал Москве и даже, как уверяли свидетели, умер, не выдержав вести о ее пожаре в дни нашествия Наполеона.
Таня любила походы с Николаем Николаевичем, старалась ни одного не пропускать. Вот кто умел заставить тебя все увидеть по-новому! Любая, казалось бы, самая обыкновенная, с детства примелькавшаяся станция метро вдруг поворачивалась к тебе неведомой, неожиданной стороной и оказывалась прекрасной. Оживали стены Кремля с их строгими башнями, дворцы, терема, соборы — великое мастерство Руси. Таня не сомневалась, что и будущие экскурсии откроют ей очень много диковинного, но сейчас ее волновал сам рассказчик. Она заново увидела Николая Николаевича — деда Алеши.
Пригревшись в уютном дедовом кресле, Таня изучала черты знакомого ей лица и, казалось, видела их впервые. У старого архитектора, как всегда, были встрепанные седоватые брови, нависшие над глазами, крупный, испещренный жилками нос, наголо обритая круглая голова. Словом, дед был как дед, но Тане в эти минуты все в нем казалось необычайным. Каждая морщинка говорила о большом и добром уме.
Таня знала Рязанцева-старшего давно. И всегда, даже в те времена, когда сама она не была еще школьницей, она считала его стариком. А он просто был не особенно молодым и немного сутулым. И вот этот сутулый пожилой человек, оказывается, не побоялся взять к себе в дом незнакомого мальчика. А мальчик в ту пору кашлял, как старичок, и заикался на каждом слове.
Из задумчивости Таню вывел Николай Николаевич, спросил, какой ей выбрать банан, потверже или помягче. Он, смеясь, пояснил, что по своей бесхозяйственности накупил такую тьму скоропортящегося продукта, что только усилиями добрых гостей надеется выйти из трудного положения.
И верно. Желто-зеленая гора не умещалась даже в огромной хлебнице, которую перед сборами секции «А» «Клуба пытливых» удавалось наполнить несметным количеством сушек. Гроздья бананов перевешивались через края, словно клешни, вот-вот готовые поползти по скатерти. Взяв два банана, Таня с улыбкой подумала, что дома бы ей здо?рово досталось от мамы, наложи она в хлебницу, да еще плетеную, фрукты. Но у деда с внуком всегда все по-своему. Никто из знакомых Тани не ложился спать по будильнику, а Алешка ложился.
Вот на полочке между книг, на самом почетном месте, тикает он, старый служака, не раз побывавший в починке. Дед его торжественно величает: «Мой помощник на стезе воспитания». В те вечера, когда Николай Николаевич застревал в проектной мастерской или когда он разрешал себе вечером отлучиться, например заглянуть в Дом архитектора, будильник сигналил: «Пора!» И Алеша, верный детдомовской выучке, кончал игру, шел чистить зубы. Однажды, как рассказывает семейное предание, дед, второпях заводя своего «помощника», ошибся. Бедный Алешка улегся в постель двумя часами раньше положенного…
— Пожалуйста, угощайтесь! — говорит Николай Николаевич.
Обе гостьи беспомощно теребят банановые кожурки, не зная, куда их девать. Алеша, заметив это, спешит расстелить поверх скатерти номер «Советского спорта». Для Валентины Федоровны это сильное искушение: в газете отчет о соревновании по водному поло. Приподнявшись, чтобы пробежать глазами столбец, она тут же поспешно садится. Вспомнила, какую взбучку от завуча недавно получили несколько старшеклассников, друзья Алеши. Исступленные волейболисты, они забыли, что экзамены на носу, и
