школе — честное слово! — таких безобразий ни с кем никогда не случалось.
— Жаждою томим, — шепнула Таня Алеше. Она уже не помнила о пари, о том, что ей надо кого-то там «увлекать беседой». Она, волнуясь, ждала совета, — Ты понял, что это сигнал бедствия?
— Заунывный свисток?
— Смешного ничего нет. И сними ты свою панаму.
— Ладно, сниму. Все-таки что стряслось?
— Валентина Федоровна была права. Теперь ясно: он врал, уверяя, что вовсе не хочет есть. Вот ты, Алешка, ничего в медицине не смыслишь, а я знаю, какой вред организму наносит длительное голодание. Особенно высшей нервной деятельности.
— Да ты про что? — ошалело спросил Алеша. — Какой вред? Кому?
— Тому, чья нервная деятельность и без того не в порядке.
4. Второе пари
Выпив залпом уже выдохшийся, без единого пузырька, лимонад, кинув за борт бумажный стаканчик, Таня шепчет Алеше:
— Думай!
Алеша думает. Вообще-то он не сторонник Таниной возни с этим дурнем: человек должен сам становиться на ноги. Но сейчас не до спора: голодного накормить надо, и поскорей! Только как?
Размышляя, Алеша потирает пальцем высокий выпуклый лоб. Тане нравится эта его манера не спеша перебирать все «за» и все «против». Так нравится, что иной раз она, даже не нуждаясь в его совете, подойдет и спросит: «Как по-твоему?»
Правда, по пустякам она к нему старается не обращаться — ждет серьезного повода. Такого, например, как сейчас. Шутка ли? Всеобщий праздник, и тут же тайные муки голода. Тайные, но теперь, к счастью, разгаданные.
— Думай, Алешка.
— Думаю… Ты же сама сказала: без военной хитрости не обойтись.
Улыбается Алеша тоже не как другие, а как-то по-своему. Сразу светлеет лицо. И не только потому, что приоткрываются ярко-белые зубы, а отчего-то еще… Бывает, что Таня нарочно (тоже военная хитрость!) вызывает улыбку Алеши. Заставит его улыбнуться и смотрит…
А вот сейчас отвела глаза. Потому что совестно. Потому что пошла на поводу у девчонки, которую сама однажды подковырнула: «Таким, как ты, только и жить что при царском режиме». Не человек эта Ирка, а кукла. Особенно это стало заметно, когда в школе ввели совместное обучение.
Девочки, ясное дело, на первых порах сплотились. Еще бы! Класс полон мальчишек; самым страшным почему-то казался рыжий Петька-Подсолнух. А Ира сразу охладела к подругам. Иногда подбежит, зашепчет:
— Не знаю, девчонки, куда деваться?.. За неделю три объяснения в любви! Два устных, одно письменное.
Письменное передавалось из рук в руки. Сбоку жирная клякса, под ней: «Ирка-Касатка, давай дружить». Дружить через «ы» после шипящей.
Сегодня подобная ерунда то и дело всплывает в памяти Тани. Еще бы, чем она сама лучше Иры?! Ее утешает одно: неприятные минуты уже позади. Интерес к пари пропал, даже у главной зачинщицы. Таня спокойно стоит рядом с Алешей, и никому до этого нет дела.
Не надышишься, не налюбуешься, не нарадуешься — вот какой день!
На травянистом откосе, спускающемся к воде, лежит, поблескивает никелем двухколесный велосипед. Таня смеется:
— Погляди, Алешка! Великан обронил очки.
Ее перебил звонкий недобрый голосок Иры. Та подкралась неожиданно, как беда.
— Хватит стараться! Пирожки уже заработаны. — На протянутой ладони лежал сверток в промаслившейся бумажной салфетке. — Поздравляю с победой. Прошу извинить, мясных не достала. В буфете только со сладкой начинкой.
Таня похолодела. Алеша простодушно обрадовался:
— А нам и с повидлом сойдет! Кстати, с чем поздравляешь?
У Тани и вовсе отнялся язык. У Иры он по-прежнему работал бойко:
— Ты яге слышал: с победой! Могу изложить подробности…
В медицине известны случаи, когда надвигающаяся опасность придает человеку гигантские силы. Таня единым махом одолела путь от правого до левого борта, опустилась на пустую скамью и поняла, что несчастней ее нет никого на свете.
Сердце колотится, щеки горят. Они, вероятно, краснее туфель, которые Таня с такой радостью обновляла сегодня утром. Можно ли было предположить, что день окажется таким неудачным, таким ужасным?
Почему день? Вся дальнейшая жизнь… Одурачила, предала человека, который ни разу ее всерьез не обидел, не просмеял. Дурой никогда не назвал.
— Ну ты и дура! — раздался над ухом голос Алеши. — Вот дура! Да еще спрятаться захотела.
— Ничего не спрятаться… — Таня вся съежилась, ожидая, что последует дальше. Жуткий момент!
А Алешка возьми да спроси:
— Пирожки еще целы?
— Фу! — Таня отодвинулась от пакета, лежащего на скамье, словно это была ляг ушка.
Неужели Алеша может на них спокойно смотреть? Называется — вспыльчивый! Почему же тогда не вскипел, не возмутился глупой затеей, не оскорбился как следует? Мог бы гордо смолчать, наконец! Хладнокровный, бесчувственный ко всему, кроме жареных пирожков.
Алеша причмокнул:
— Сейчас мы их пустим в ход.
— Их?! — Таня взглянула с презрением как на пирожки, так и на Алешу.
Пирожки смирно полеживали на скамье. Алеша широко улыбался.
— Все-таки ты, Татьяна, не человек. Ты девчонка.
— А ну повтори!
— Повторю.
Таня вскочила, чтобы снова перекинуться на противоположный борт, но Алеша не дал.
— Стоп! Оцени-ка мою военную хитрость.
Таня оценила. Стоило Алеше выложить свой замысел, она и сама причмокнула. Затем, спрятав пакет за спину, отправилась на поиски Жени. Тот сидел, положив на поручни тощие руки, скучающе глядя на подмытые водой, обнаженные сбоку корни прибрежных вязов. Рядом с Женей нашлось местечко для Тани.
— Женька! Сейчас будет шлюз.
— Ну и что?
— Как — что? Наступит кромешная тьма.
— Тьма-то откуда? Спятила.
— Неуч ты все-таки… Не знаешь, что шлюз есть подземное гидротехническое сооружение? Туннель! На десять метров ниже уровня дна.
— Эх ты, зубрила! — Жене попросту было смешно. Как будто он не разбирается в шлюзах, как будто никогда не строил плотины у обмелевших Оленьих прудов. — Такая тьма, что и неба не видно?
— Кромешная, говорю. Хочешь, пари?
— На что?
— Дай подумаю… Можно хотя бы на пирожки.
Незаметно переложив просалившийся пакет в левую руку, Таня протянула Жене правую. Заставила
