Опустив мешок на землю, Дарт пожал плечами. Сны, которые виделись ему, были о прошлом, не о грядущем. В тех снах он мчался в бой на лихом скакуне, пил вино в придорожных тавернах, торжествовал над поверженными врагами и целовал прекрасных дам; он снова был красив, предприимчив и молод, и пробуждение от сна дарило впечатление потери и тягостной тоски. Правда, в новом своем существовании он не утратил ничего, кроме земных воспоминаний, но они, как утверждал Джаннах, были наполовину иллюзией и на другую половину – миражом.
Он следил, как Нерис извлекает из мешка ореховый ларец, а из него – овальные жемчужины. Не все сразу, а по отдельности, рассматривая их, ощупывая кончиками пальцев, замирая в раздумье и будто к чему-то прислушиваясь. На взгляд Дарта, эти камешки выглядели совершенно одинаковыми, молочно- белыми горошинами с опалесцирующим блеском, но, вероятно, их схожесть была обманчива – Нерис выбрала один, а два возвратились в ларец.
Она покатала горошину в ладонях, прикрыв глаза и что-то напевая, потом уронила ее в воду. Дарт видел, как шарик поблескивает и переливается в прозрачной влаге – у берега было мелко, по колено, и казалось, что солнечные лучи высвечивают каждую песчинку на ровном дне. С минуту ничего не происходило; белый шарик лежал в желтой песчаной постели словно икринка неведомой рыбы, и Нерис, согнувшись над ним, поводила руками и продолжала что-то напевать. Затем, как почудилось Дарту, шарик утратил блеск и начал увеличиваться в размерах – он ощутимо распухал, подрагивал, вытягивался, его поверхность стала пористой, форма изменилась, как если бы изнутри его распирало какой-то загадочной силой. Вскоре тонкая кожица лопнула в десятке мест, в разрывы просунулись извивающиеся корешки, вонзились в песок, напряглись и приподняли над водой округлое белесое, тельце, уже не маленькое, а величиною с два кулака. Голос Нерис смолк; с довольным видом она ополоснула ладошку, вытерла лицо и, отступив назад на несколько шагов, уселась под скалой, обняв колени руками.
– Оно… оно живое? – прошептал Дарт, присматриваясь к творившейся в воде метаморфозе.
– Живое, но спящее, – уточнила женщина. – Зерно Детей Предвечного Элейхо… Мне удалось его пробудить, а это случается не всегда. Они старые, эти зерна… очень, очень старые… и если гибнут, самая опытная шира их не оживит.
Под сердцем у Дарта похолодело, на висках выступила испарина; он чувствовал, что приближается к какой-то древней тайне. Похоже, столь же великой, как загадка ферала, цель его миссии… Но было ли это истинной целью?.. Ему вдруг почудилось, что Ферал явился лишь предлогом к путешествию на Диск и что Джаннаха интересует иное, нечто более значительное, чем эта субстанция Темных. Возмо но, именно эти жемчужные зерна? В других мирах Ушедших Во Тьму он их не видел… точно не видел…
Над водой, подрагивая мясистыми лепестками, распускался белесый цветок. Он был уже такой величины, что в сердцевине мог поместиться шлем от скафандра.
– Дети Элейхо… кто они? – спросил Дарт внезапно охрипшим голосом.
– Те, кто по велению Предвечного создал этот мир и даровал его нам, – отозвалась Нерис. – Давно, так давно, что нет слов, чтоб выразить такое огромные время – даже у ширы, что видит скрытое за внешним обликом вещей. Дети Элейхо были очень мудры и добры, и, пока они жили с нами, в мире не было места злу. Так длилось долго, очень долго… Потом они ушли.
– Куда?
– Никто не знает. У всех племен свои легенды об их исчезновении. Мы, рами, думаем, что их позвал к себе Предвечный, данниты говорят, что они уснули в глубоких пещерах, а тьяни, безносые черви, уверены, что Элейхо разгневался, пожрал их и схоронил в своем бездонном чреве. Но это, конечно, чушь и святотатство! – Нерис с возмущением всплеснула руками. – Что еще могут придумать потомки тухлого яйца!
Белесый цветок колыхался, вытягивал лепестки, раздавался вширь и вглубь, становился похожим на лист – огромный лист с загнутыми краями, на котором мог бы улечься рослый мужчина. Превращение шло с невероятной, почти пугающей скоростью, совсем не так, как у анхабов-метаморфов; у них менялись быстро лишь мелкие черты, но полная телесная трансформация занимала пять-шесть дней и требовала энергии – высококалорийной пищи. Откуда же берет ее цветок?.. – мелькнуло в сознании Дарта. Или из воды и воздуха, из солнечного света, решил он, или энергетический ресурс хранится в исходном зерне, так же, как программа развития этого странного механизма. Он уже не сомневался, что перед ним механизм, в чем-то подобный иразу, живой и неживой одновременно; какое-то устройство Темных, ждавшее пробуждения тысячи – возможно, миллионы – лет.
– Бхо, – промолвила Нерис, глядя, как лист-цветок меняет окраску от белесой к серо-голубой. – Бхо, слуга Детей Предвечного… теперь – наш слуга… Я ведь сказала, что покажу тебе бхо, не так ли? Вот он, перед тобой. Ты ищешь такой же?
– Нет. У моего четыре ноги и пара рук, – пояснил Дарт. – Он очень расторопный парень и не похож на эту тварь.
– Бхо бывают разными. Одни плавают в воде, другие переносят тяжести, третьи могут копать землю и дробить камни… а есть и такие, что издают приятные звуки, испускают запахи или показывают странные картины… – Нерис гордо выпрямилась, прижала к груди ладошку. – Но только ширы знают, что таится в зернах и как их пробудить! Этот дар недоступен мужчинам, даже самым мудрым – таким, как мой отец. И этот дар – наследственный. Моя мать и мать моей матери – да продлится их жизнь в oбряде синего времени! – тоже ширы, как многие Женщины в нашем роду. Но ни один из мужчин, даривших им жизнь, не был маргаром. Дитя, рожденное от ширы и маргара, должно…
Это была любопытная тема, но Дарт, зачарованный творившимся в воде волшебством, лишь буркнул:
– Значит, ширы пробуждают бхо и видят вещие сны… А что ты еще умеешь?
– Целить, предсказывать и заговаривать животных. Но это еще не все, – Глаза Нерис вдруг блеснули и округлились с лукавством. – Могу сделать так, что всякая женщина будет дарить тебя радостью и никогда не откажет в объятиях. Это зовется венцом желаний… Хочешь его получить? Тогда все женщины будут твоими.
– Я бы не отказался. Но она покачала головой.
– Не думаю, что ты в нем нуждаешься. Ты смел, красив, силен… Такие нравятся женщинам.
– Даже просветленным ширам?
– Ширы – тоже женщины…
Существо, что покачивалось на волнах у берега, уже не походило ни на цветок, ни на лист. «Скорее на рыбу, – подумал Дарт, – на странную безголовую и бесхвостую рыбу с широким туловом, обширной вмятиной на спине и бахромой, рядами свисавшей с плоского брюха». Этот левиафан был довольно велик, не меньше десяти шагов в длину, и выемка в его сероватом теле казалась глубокой и просторной – ни дать ни взять, живой баркас без весел и ветрил. Борта этой странной лодки чуть-чуть подрагивали, как бы в ритме дыхания, и были усеяны темными звездами пятен, так что казалось, будто на влажный серый шелк набросили плотную паутину.
Снизу, из-под бахромы, торчали корни-щупальца, ушедшие в песок; видно, с их помощью левиафан удерживал себя на месте.
Как зачарованный, Дарт поднял мешок, шагнул в воду и прикоснулся к шелковистой коже. Она была теплой, мягкой и упругой, совсем не такой, как жесткая твердая шкура Голема; она ласкала ладонь, и он почувствовал приятную щекотку и покалывание в пальцах.
– Не трогай темные пятна, – быстро сказала Нерис, поднимаясь на ноги. – Они для него как глаза и уши, но ты пока что еще не знаешь, как с ним говорить. Он не поймет и может уплыть без нас.
Дарт повернулся к ней.
– Это плавает, моя мудрейшая госпожа? В самом деле, плавает?
– Разумеется, мой недоверчивый воин. Бхо, которое плавает и повинуется приказам… Ты удивлен? Ты никогда не видел бхо? Ни разу?
Вместо ответа он неопределенно хмыкнул и опустил шлем с мешком в выемку на спине твари. Нерис, вздымая фонтанчики брызг, направилась к нему, посадила на мешок дремлющего Броката и с грустью промолвила:
– Теперь их почти не осталось, таких полезных и послушных бхо. Во всем Трехградье – два десятка зерен, и лишь немногие годятся, чтоб облегчить до-Рогу. Большая редкость в нынешние времена… – Ее
