В этот раз рывок был не таким сильным, но измученному позвоночнику Андрея его хватило с лихвой. Некто могучий и неласковый со всей силы пнул его в спину. На секунду Андрей даже вроде бы потерял сознание.
Очнулся от шипения статики в наушниках. Голос земли молчал.
Казалось, хуже быть уже не может.
Паническая мысль «падаем?» появилась и тут же пропала. Вторая ступень отработала свое, электрическая искра воспламенила заряды отстрела, цилиндр разгонных «пакетов» ухнул вниз, и наступила невесомость.
Первые секунды после того, как страшная тяжесть ушла, Андрей как будто снова ощутил себя младенцем в утробе. Говорят, эмбрион не чувствует собственного веса и именно потому кричит, появляясь на свет, – протестует против неожиданно навалившейся на него тяжести.
Но когда первая эйфория абсолютной легкости прошла, у него вдруг все поплыло перед глазами. Андрей еще лежал в стартовом кресле, но на мгновение ему показалось, будто он падает в бесконечный колодец, летит в бездну…
Андрея стошнило. Хрусталев едва успел протянуть ему пакет. Потом стошнило еще раз, всухую. В животе было пусто – за сутки перед отлетом медики кормили Андрея только глюкозой, внутривенно. Еще давали немного меда, он безопасен – усваивается целиком.
По просьбе Андрея Хрусталев расстегнул страховочные ремни на поясе и груди. Стало чуть-чуть полегче.
– Хреновый из меня космонавт? – спросил он глухо, все еще прижимая ко рту гигиенический пакет.
– Нормальный. Вот если бы ты не блевал, я бы удивился. Через это все проходят – кто сразу, кто на второй день, на «Альфе» со мной в экипаже американец был, так он почти неделю продержался. А потом – всю кают-компанию уделал… – Хрусталев рассмеялся. – Сколько нас на центрифуге ни крути, организм все равно свое возьмет. Ему привыкнуть надо. Через пару часов все образуется, терпи, парень.
– Почему замолчала связь?
– Э-э, брат, я бы и сам хотел это знать. Алексей, что у тебя?
– Пока проверяю. Несущая есть. Машина сносится с землей без проблем, сейчас как раз принимает поправки. Телеметрия идет. Только голосовая связь отказала.
Петр Дмитриевич с замиранием сердца смотрел за разгорающейся внизу суматохой. В отрывистых командах, нервной скороговорке техников и суете двигателистов у своих пультов чувствовалась какая-то нервозность.
Что-то было не так.
Полковник обернулся к своему провожатому – бойкому пареньку из пресс-службы ЦУПа:
– В чем дело?
Тот быстро повторил вопрос в болтающийся у губ микрофон внутренней связи, вздрогнул, быстро стрельнул глазами по сторонам. Лицо его окаменело.
– Проблемы?
Парень кивнул, разом растеряв весь свой лоск и гордость, промямлил:
– Вас ждут у пульта руководителя полетов. Это… во-он там.
Он вытянул руку буквально на мгновение, указывая куда-то в сторону, но полковнику хватило этого времени, чтобы разглядеть: рука заметно дрожала.
Руководителя полетов на своем месте не оказалось. Вокруг пульта столпились несколько человек с растерянными лицами, они практически не шевелились, и издалека их можно было принять за каменные изваяния. Монотонный голос считывал данные телеметрии, за соседним пультом кто-то лихорадочно стучал по клавишам.
Мрачный помощник объяснил полковнику:
– Разгонная ступень сработала нештатно. Телеметрия показывает аварийный отстрел за восемь секунд до конца работы двигателей.
– Чем это может грозить? – спросил полковник. – Катастрофой?
– Катастрофы не будет. Программа после отработки второй разгонной ступени скорректирует курс, и корабль на основном двигателе пойдет к Луне.
Петр Дмитриевич нахмурился. Откуда тогда эта нервозность, растерянные лица, чуть ли не паника…
– Значит, все в порядке?
– В порядке?! Все очень не в порядке, уважаемый! В полной ж… гм… Это не просто неполадки, это конец программы. Им не хватит топлива вернуться!
– Все, – сказал вдруг кто-то за спиной обреченным голосом. Петр Дмитриевич узнал его – высокий тенорок руководителя полета вряд ли можно с кем-то перепутать.
И только теперь полковник понял, что монотонный голос отнюдь не считывает данные телеметрии, он пытается связаться с кораблем:
– «Россия», это ЦУП, ответьте… «Россия» – ответьте, это ЦУП… «Россия»…
– Я приказал отменить программу полета и перейти на аварийную схему, но… сами видите…
– Что значит – «аварийная схема»?
– Как у «Аполлона-13» – коррекция курса, облет Луны, возвращение к Земле, последняя коррекция на остатках топлива уже у самой атмосферы и посадка… но теперь… без связи… бесполезно…
– Они живы?
– Да, несомненно. Телеметрия проходит прекрасно, их бортовая ЭВМ принимает наши поправки, а голосовой связи нет. Наверное, что-то случилось с антенной во время разгона. «Россия» нас не слышит.
– А вы можете послать на бортовую ЭВМ данные по этой «аварийной» схеме?
– Нет, уже нет. Первый сеанс заканчивается, машины общаются сами, без нашего участия. А пока мы пересчитаем, к следующему сеансу связи они уже сделают виток и уйдут с орбиты…
– Командир, что будем делать?
– Связи все нет?
– Пробую каждые пять минут. Даже если Центр нас и слышит, то мы их – нет. Наверное, что-то с приемной антенной. Может, при отстреле обтекателей задело…
– Поправки снизу идут?
– Да, все отлично. Через восемь минут будет коррекция курса.
– По рабочей программе? Они не пытаются вывести нас на орбиту для облета Луны… ну, и дальше – по аварийной схеме?
– Нет, поправки только для удержания курса.
– Что ж… – Хрусталев устало потер подбородок, – значит, внизу считают, что ничего экстраординарного не происходит. Тогда и мы… В общем, летим. Как думаешь, Алексей?
– Согласен. Может, надеются на восстановление связи? Тогда и мы подождем.
Командир обернулся к Андрею:
– Ну, Везунчик, а ты что думаешь?
С трудом разлепив пересохшие губы, сглотнув омерзительный кислый комок, Андрей просипел:
– А я – что? Я в этом ничего не понимаю. Если с кораблем все в порядке, надо лететь.
Хрусталев улыбнулся:
– Постановили единогласно. Матушка-«Россия» нас не подведет, – он похлопал по изолирующему
