задумчивым акцентом.
– Тогда что это такое? – спросил я на самом отчетливом системном языке, на какой меня только хватило.
– Это будет зависеть от многого. Вы можете оказаться, правда, не обязательно, серьезным и важным свидетелем преступления. Вы можете оказаться и подозреваемым. Это тоже от многого зависит.
– А от чего, могу я спросить?
Синие глаза просверлили во мне дыру.
– От того, что вы мне скажете и что я восприму как правду.
– Тогда это допрос, – решил я.
– Нет. Встреча по обмену информацией. – Нет, он положительно был влюблен в сложные и запутанные определения вещей.
Я переключился на английский.
– Это эвфемизм.
– Кверос? – он поморщился от раздражения. – Вы плохо говорите на интерсистемном. Вы ставите глагол в начале или в середине предложения, как это делают все англоговорящие. Очень хорошо, я стану разговаривать с вами по-английски.
– Отлично. Мне трудно вести разумную беседу на свинской латыни.
– На «свинской латыни»? Это означает, что вы не одобряете официальный язык колоний?
– Как большая часть искусственных языков, это лингвистический, культурный и политический компромисс. Эсперанто или интерлингва гораздо лучше, пусть даже и они не совсем адекватны своим задачам. Липкое гораздо лучше подходит для общения с инопланетянами. И, что бы ни говорили лингвисты, интерсистемный все-таки очень сильно склоняется в сторону привычек индоевропейских языков.
Он крякнул.
– У нас получается очень интересная академическая дискуссия. Как бы там ни было... – он открыл свой портфель и вытащил аппарат-чтец и набор пипеток. Потом заправил чтеца, постучал по панели управления, пока не добился нужной ему настройки.
Потом он резко перевел на меня взгляд.
– Что вы знаете об исчезновении констебля Моны Бэрройс?
– А что я должен знать?
– Не играйте словами. Вы что-нибудь знаете?
– Да.
– Она остановила вашу машину на участке Грумбридж?
– Да.
– Потом произошла встреча с патрульной машиной?
– Да.
– И патрульная машина сожгла машину констебля Бэрройс?
– Да. Вы и сами это знали.
– Знали, – сказал он спокойно. – Оружие на вашем тяжеловозе не способно причинить такие разрушения. Мы нашли следы перехватчика, его радиоактивные выбросы. Показатели приборов сказали нам, что это была патрульная машина.
– Тогда зачем вы меня спрашиваете?
– В таких вопросах свидетели, если они есть, обязательно должны быть допрошены, – сказал Петровски.
– Лучше всего сказать вашим дорожным фараонам, чтобы не делали того, что сделала Бэрройс.
– Она следовала приказам. Закон должен выполняться. Мы не можем продолжать действовать под диктовку внешних сил, причем не имеет значения, насколько они технологически превосходят нас.
– Ну, опять же, Космострада не принадлежит нам, – сказал я.
Петровски поглядел на стол. На экранчике его прибора пробегали тоненькие крохотные символы. Не поднимая от них глаз, он сказал:
– Что вы можете рассказать мне о событиях, которые имели место на Деметре три стандартных дня назад в мотеле под названием «Грейстоук Гровз»?
– Простите мне, если я спрошу, какие события вы имеете в виду?
– Те, – прочел он с экрана, – которые касаются смерти человека по имени Джоэл Дермот.
– Я никогда про него не слышал. Как он умер?
– Он стал жертвой наезда, когда водитель скрылся с места происшествия без оказания помощи.
– Увы. Должно быть, это случилось, когда я уже уехал.
– Вы не выписались из мотеля.
– Верно. Я очень спешил.
– Куда вы спешили?
– По делу.
– Куда именно?
– Сюда, – ответил я.
– На Голиаф? Но ваше место назначения – Ураниборг.
– Да, окончательное место назначения. Но сперва я хотел заехать сюда.
– С какой целью?
– Чтобы обсудить свои дела с людьми, которых ваши подчиненные вытащили из постелей прошлой ночью.
– Та религиозная группа? Это было неизбежно. Что за дело у вас к ним было?
– Оно вас не касается, – сказал я ему.
Ледяной взгляд приморозило еще на пару градусов.
– Отказ сотрудничать с нами вам не поможет.
– Я официально нахожусь под арестом? Будет ли мне предъявлено какое-нибудь обвинение?
Секундное колебание.
– Технически – официально – вы не под арестом. Вы находитесь под защитой...
– Что?! – я сам удивился молнии гнева, которая пронизала меня. Я вскочил на ноги, не обращая внимания, что все мои принадлежности качаются нагишом перед глазами полковника.
– Тогда я требую моего немедленного освобождения. Вы немедленно прикажете снять с меня эти молекулярные наручники и вернуть мне всю мою одежду.
Он невозмутимо сказал:
– Мистер МакГроу, ваше положение не таково, чтобы...
– Мое положение таково, что плевать я на него хотел, – выпалил я ему. – Мне не предъявили постановления на арест, мне не предъявили никакого обвинения, меня не задерживали по обвинению, чтобы можно было арестовать меня на трое суток. Мне не дали возможности переговорить со своим адвокатом. Я вполне хорошо оценил свое положение, чтобы подать в суд на вас и на всех участников этого фарса.
Петровски откинулся на спинку стула, его вполне устраивала возможность дать мне выкричаться.
– Более того, – орал я дальше, – у вас нет никаких улик и никакой разумной причины, чтобы оправдать ваше поведение и то, что вы меня взяли под стражу.
Петровски потрогал рыжие кудри, украшавшие его верхнюю губу.
– Улики можно получить. Например, кусочки тканей с вашего тяжеловоза.
Что означало: они пытались именно это и сделать, но у них ничего не получилось. Сэм потом будет мне про это рассказывать долгими зимними вечерами. Должно быть. Вонючка совсем быстро собрал Сэма воедино, а то Петровски весьма ловко нашел бы свои доказательства и улики.
– Можно получить? Значит, вы арестовали меня просто по предположению?
Я сам не собирался поднимать этот вопрос, но в разговоре совсем не прозвучало имя Уилкса или кого-нибудь из свидетелей. И вообще не говорилось ни о каких жалобах, которые подавал Уилкс.
