– Ты прав насчет этого. – Сара обучила его фразе для опознания. – Что еще ты знаешь?
– Ничего. Мне было сказано остановить машину здесь, подождать кого нужно, представиться и ждать инструкций.
– Верно, или вернее, если ты примешь инструкции и будешь делать все в точности так, как я скажу. Ты тот, кто ты есть, а я прол, и тебе придется смириться с тем, что я буду приказывать. Сможешь?
– Почему же нет? Не понимаю. – Ян нарочито медленно произнес эти слова. Это было нелегко.
– Ты это всерьез? Повиноваться пролу, да еще такому, от которого не слишком хорошо пахнет?
Теперь, когда он сказал об этом, почувствовался отчетливый запах, источаемый его тяжелыми одеждами. Давно не стиранная одежда и запах тела смешались с дымом и кухонным чадом.
– Всерьез, – сказал Ян, неожиданно рассердившись. – Не думаю, что это будет легко, но я сделаю все, от меня зависящее.
Последовало молчание, и Ян смог увидеть глаза человека, едва различимые под матерчатым кепи, которые пристально его рассматривали. Неожиданно он выпростал корявую руку.
– Ладно, кореш. Думаю, с тобой все будет в порядке.
Рука Яна оказалась в мозолистой жесткой ладони.
– Мне было велено звать тебя Джон. Значит, пусть будет Джон. Меня зовут Фрайер {Фрайер – жарящий (англ.)}, потому что забегаловка, в которой я работаю, торгует жареным картофелем, поэтому остановимся на этом. Если ты сейчас двинешься к востоку, я буду говорить, где сворачивать.
Транспорта кругом было очень мало, и покрышки оставляли на свежевыпавшем снегу черные отметины. Они удалялись от главных дорог, и Ян едва представлял себе, где они находятся – где-то севернее и восточнее Лондона.
– Почти приехали, – сказал Фрайер. – Еще миля, но нам нельзя ехать. Теперь помедленнее, на втором повороте отворачивай влево.
– Почему нельзя ехать?
– Застава Безопасности. Не на виду, конечно, – пока не проедешь, не узнаешь ничего. Но электроника под поверхностью дороги спрашивает автоответчик в твоем автомобиле и получает код. Сверяется с записью. Пешком безопаснее, хотя и немного холоднее.
– Я никогда не слышал, чтобы они применяли что-либо подобное.
– Похоже, Джон, у тебя будут каникулы для углубления образования. Помедленнее... стоп! Я открою этот гараж, а ты загони в него свой драндулет. Здесь он будет в полной сохранности.
В гараже было холодно и туманно. Ян подождал во тьме, пока Фрайер закроет и запрет дверь, затем прошел внутрь, находя путь с помощью света фонарика. В пристройке за гаражом была комната, освещенная одиноко лампой без абажура. Фрайер включил единственную горелку электрической плиты, что едва повысило температуру воздуха в комнате.
– Вот, где мы с тобой переоденемся, кореш, – сказал Фрайер, снимая грубые одеяния с настенной вешалки. – Я вижу, ты сегодня не брился, как тебе и советовали. Очень мудро. И ботиночки у тебя будут, что надо, после того как мы намажем их грязью и вываляем в золе. Но все остальное снимай, вплоть до последней тряпки.
Ян постарался не дрожать, но это оказалось невозможно. Толстые зловонные брючины были похожи на ледяную корку на уже замерзших ногах. Грубая рубашка, куртка по пояс с отсутствующими пуговицами, драный свитер и еще более драное пальтецо. Однако эта одежда, хотя и выстуженная, была достаточно теплой.
– Не знал размера твоей шляпы, поэтому прихватил вот эту, – сказал Фрайер, протягивая балаклаву ручной вязки. – Все равно для такой погоды она лучше всего. Мне страшно жаль, но тебе придется оставить здесь эти замечательные меховые перчатки. Но ты сунь руки в карманы, и все будет в порядке. Вот так. Отлично. Твоя родная мама ни за что не узнала бы тебя в этой одежде. Вот теперь нам можно идти.
Когда они вышли и пошли по темным улицам, все оказалось не так плохо. Козырек балаклавы прикрывал лицо и нос Яна, руки его зарылись в глубокие карманы, а ногам было тепло в старых черных ботинках, которые он извлек из недр своего гардероба. Настроение было хорошим, ибо во всем этом предприятии был дух приключения.
– Тебе лучше держать рот на замке, кореш, пока я не дам тебе «добро». Одно твое слово, и они будут знать, кто ты. Сейчас пришло время для пол-литровой, жажда делает свое дело. Пей, что дадут, и помалкивай.
– А что, если со мной кто-нибудь заговорит?
– Не заговорит. Не тот кабак.
Порыв теплого, полного шума ветра обрушился на них, когда они проходили сквозь тяжелую дубовую дверь. Мужчины, одни лишь мужчины сидели за столами и стояли у стойки. Иные ели с тарелок, передаваемых через люк в стене. Какое-то тушеное мясо, как заметил Ян, проходя мимо заставленного стола, с ломтиками черного хлеба. Возле обшарпанной мокрой стойки находилась комната, и они поджидали там, пока Фрайер не подал знак одному из барменов.
– Две половины горлодера, – сказал он, затем тихо пояснил Яну. – Слабое пиво здесь, как помои, лучше пить сидр.
Ян ворчанием выразил одобрение и зарылся лицом в бокал, когда принесли выпивку. Едко и жутко. На что же, в таком случае здесь похоже пиво?
Фрайер был прав: в этом баре мало общались. Люди разговаривали между собой, но ясно было, что и пришли они сюда вместе. Те, кто пришел в одиночку, и сейчас были одни и общались только с выпивкой. Дух депрессии витал над темной комнатой, украшенной по стенам заляпанными открытками на пивную тему. Пьяницы явно искали здесь не отдыха, а забвения. Фрайер ушел в толпу, и Ян сделал большой глоток, но тут Фрайер вернулся вместе с другим человеком, ничем совершенно не отличавшимся от остальных – даже поношенной темной одеждой.
– Мы уходим, – сказал Фрайер, не утруждаясь представлением этого человека.
Снаружи им пришлось идти по глубокому снегу, уже поднявшемуся над бордюрами тротуаров, и шаги тонули в его мягкости.
– Мой приятель знает здесь многих, – сказал Фрайер, кивая в сторону их нового спутника. – Все знает. Знает все, что происходит здесь, в Излингтоне.
– Бывал тут не раз, – сказал человек, и слова его прозвучали шепеляво и неверно. Похоже было, что в его рту зубов осталось весьма немного. – Хватил лиха. Тяжелая работа – валить лес в Шотландии. Хотя привыкаешь. Тут есть одна старуха – посмотрите, как она живет. Не ахти что, но скоро она лишится и этого.
Они свернули в ворота в ряду приземистых муниципальных бараков, пересекли пустое пространство между ними. Оно местами было мощеным, местами засеяно травой. Установленные высоко на здании прожектора освещали участок, похожий на тюремный двор, ярко высвечивая детей, и они закричали и стали лупить одного малыша, которому удалось наконец-то оторваться от своих преследователей и убежать с громкими криками, оставив за собой на снегу след из ярких капель. Никто из спутников Яна, похоже, не заинтересовался этой сценой, поэтому и Ян выбросил ее из головы.
– Лифт не работает. Обычное дело, – сказал Фрайер, когда они поднимались вслед за своим гидом по ступенькам. Пять грязных пролетов. Стены всюду испещрены рисунками. Но все же достаточно тепло, словно электроэнергия здесь не ограничена.
Дверь, к которой они подошли, была заперта, но у человека был ключ. Они вошли за ним в единственную теплую, ярко освещенную комнату, в которой пахло смертью.
– Ну как, не слишком привлекательно она выглядит? – сказал человек, указывая на женщину в постели.
Она была бледна, как пергамент, и кожа казалась светлее, чем грязные простыни на кровати. Одна похожая на клешню рука держала под подбородком скомканный край простыни, и бессознательное ее дыхание было медленным и хриплым.
– Можете говорить, если хотите, – сказал Фрайер. – Здесь все друзья.
– Она больна? – спросил Ян.
– Смертельно больна, ваша честь, – сказал беззубый. – Доктор осмотрел ее еще осенью, дал немного лекарств, вот и все.
