под ногами. Бернхард тоже это заметила.
— Думаю, что именно так будет выглядеть обычная лужайка, если много дождя и почти нет солнца. Большинство растений выживет. Но здоровых не останется. — Она вздрогнула, но быстро взяла себя в руки — лицо ее снова стало бесстрастным и невыразительным.
Голос рассказывал о плодившихся повсюду схизматических сектах и культах. Камера показала панораму зоопарка, потом звероферму. Ворота и двери были распахнуты настежь, осколки стекла устилали пол. Это работа Вильямситов, комментировал голос, культа, который объявил, что Бог наказал человека за злоупотребление его миром и единственное, что можно сделать, чтобы заслужить прощение, — вернуться в первобытное состояние и освободить всех животных из неволи.
Леклерк хлопнул себя по лбу. Бернхард остановила картинку, и все застыли в ожидании. Он сказал:
— Я знал его! В то время я занимался структурой протеина. Вильямс был хорошим ученым, но стал администратором в центральном генном банке в Мериленде. Потом он посвятил себя церкви или что-то в этом роде, набрал достаточно средств и последователей, чтобы основать генные банки во всех существующих климатических зонах. Тогда он показался мне пустозвоном — все эти проповеди о Судном дне, и так далее… Но, так или иначе, ходили слухи о том, что в его лабораториях пытаются воскресить вымершие виды, ну там клонирование, генная инженерия, и тому подобное. — Он кивнул Конвею. — Готов поспорить, что тот тигр — плод одного из его проектов. Уверен, что снаружи еще немало подобных сюрпризов.
Все обеспокоенно зашевелились.
Наконец-то они увидели что-то, прямо касавшееся их настоящего. Конвей расхохотался. Он чувствовал, что должен справиться с собой, иначе могла случиться истерика. Это была запоздалая реакция на то, что произошло снаружи и на комедию с видеопрезентацией внутри. Единственной связующей нитью между утерянным миром, убившим себя, и новым, в котором они оказались, был дикий зверь, который лишь следовал своей природе. Он напал на Конвея только потому, что у того было меньше прав находиться на этой горе, чем у него.
Бернхард снова запустила диск, и голос добавил, что Вильямситы распространили свое влияние на весь мир, после того, как одним из их святых стал техник-электронщик, использовавший один из последних сохранившихся спутников.
Это был последний намек на юмор в повествовании о возрастающей дикости. В течение часа диск описывал усилия человечества по самоуничтожению. В середине рассказа о генетически улучшенных болезнях, уничтожающих целые города за пару дней, внезапно послышались крики. Картинка исчезла, и ранее невозмутимый голос прохрипел одно только слово: «Газ!»
Когда изображение вернулось, новый голос, скрипучий и нетренированный, сообщил, что США выводят войска со всех зарубежных территорий, выполняя свою часть многонационального договора с Советами, Китаем и Бразилией.
Фолконер выключил проигрыватель и с бледным лицом вышел из комнаты.
Конвей сидел, уставившись в пустой экран, не обращая внимания, что остальные расходятся. Погруженный в раздумья, он не замечал времени, пока на глаза ему не попался Леклерк. Тот стоял рядом и смотрел на него. Конвей взглянул на него с ожиданием. Коротышка сказал:
— Пенни за твои мысли. Судя по твоему виду, они стоят не меньше.
Кивнув в сторону проигрывателя, Конвей пробормотал:
— Я думал, насколько противнее будет смотреть остальные диски.
Леклерк мрачно кивнул. Конвей потянулся к аппарату и включил его.
Часами они смотрели новости, речи политиков, фильмы. Наступило и прошло время еды. Другие члены группы присоединялись к ним, уходили, снова возвращались.
Выбравшись из спального мешка, к ним подошла Тейт.
— Что-нибудь стоящее? Я бросила это пару часов назад. У вас, ребята, побольше выносливости.
— Склонность к самобичеванию, — ответил Конвей, вставая. — Они не оставили нам ни книг, ни карт, ничего полезного. Это, — он бросил диск обратно в чемоданчик, — сплошное дерьмо.
Тейт кивнула:
— Мне тоже так кажется. Хотя было кое-что занятное: в одном из последних выпусков что-то говорилось о разбрасываемых с воздуха ручных радиокомпасах. Вроде бы для людей в сельских районах, чтобы они могли добраться до центральных пунктов. Думаешь, все стало настолько плохо, что людей потянуло сбиваться в стаи?
— Пожалуй.
— Наверное. Я думаю, что эти компасы были последней попыткой — власти уже не могли ни с кем связаться, все развалилось. Мне кажется, люди, начавшие наш проект, погибли, не успев сюда вернуться. Или узнали, что в убежище попала бомба, и вычеркнули нас из списков. — Она засмеялась, и Конвей не смог удержаться, нервно взглянув в ее сторону. Лицо Тейт смягчилось, и она похлопала его по руке. — Не беспокойся. Я еще не свихнулась, просто вижу в этом иронию судьбы. Кто-то взорвал нас, потому что мы были здоровой, организованной единицей, бесценной для восстановления. Им не удалось нас поджарить — наоборот, они помогли нам выжить, только сдвинули расписание. А потом природная катастрофа убила всех, кроме нашей дюжины. И вот, мы здесь, полные знаний, пережившие газ, вирусы, может, даже радиоактивность. И что же? Нам нечего восстанавливать.
К ним присоединился пастор Джонс.
— Тогда мы будем строить заново. Уж ты-то не сдашься, правда ведь?
Она улыбнулась.
— Можете поспорить на любую сумму, пастор. Я морской пехотинец. Меня можно убить, но нельзя остановить. Мне страшно, но я справлюсь.
Джонс добавил:
— Мы все справимся, обязаны. Новый мир ждет нас.
Он ушел, и Конвей с Тейт вежливо выслушали пояснения Леклерка, что Джонс был включен в состав благодаря способностям социального психолога. По словам Леклерка, он был специалистом по переговорам. Дождавшись паузы, Конвей перебил:
— Все это интересно, Луис, но ты же знаешь, все сейчас думают не об этом. Разве никто не хочет в этом признаться?
Леклерк ухмыльнулся.
— Я знаю, о чем думаю. А о чем ты, не знаю.
Конвей махнул рукой, охватив широким жестом проигрыватель, поломанные ясли и маленькую группку выживших.
— Вот что мы сотворили со старым миром. И если бы я принадлежал к новому, то избавился бы от нас любым способом.
Остальные закивали и засмеялись вместе с ним.
Глава 23
Чей-то тихий разговор медленно вытягивал Конвея из глубокого сна к поверхности сознания, так медленно, что у того хватило времени для сладких снов о других пробуждениях. Он вспомнил утренние часы на Антигуа, такие же сложные и мягкие, как витой шнурок, с запахом соли и поднимающимся от песка жаром. И спальню в Нова-Скочия, где по утрам его будило мычание коров, выходящих из хлева.
Или их обоих.
Счастливые пробуждения всегда начинались с Леоны.
Тут он наконец полностью проснулся. Его взгляд уперся в грубый скальный потолок над головой, потрескавшийся там, где откололись камни во время землетрясения.
Леона погибла пять лет назад, плюс еще пятьсот лет. Или сколько их там минуло.
Он даже не вспоминал о ней с тех пор, как очнулся здесь.
