родства, чтобы ты нашел капитана «Лидиса». Если Крипа Ворланда нет среди экипажа, расскажи обо всем, что произошло.
— Мы не получили ответа от Древних, — возразил он.
— Я беру это на себя и отвечу за это перед весами Моластера, — я дохнула на мой жезл, и он засиял серебряным светом.
— Что ты хочешь делать? — спросил Малик, но я знала, что он уже угадал ответ.
— Я пойду искать то, что должна найти. Но для моего ухода должна быть уважительная причина: я не сомневаюсь, что теперь за мной будут следить глаза и уши и каждый мой приход и уход будет отмечаться. Итак, — я медленно повернулась и посмотрела на клетки, — мы ставим их в фургон, я беру Борбу, Ворса, Тантаку, Симлу и… — я показала на клетку барска, этого. Мы скажем, что они больны, и я боюсь, как бы они не заразили остальных животных, поэтому вывожу их на некоторое время подальше.
— А этого зачем? — он указал на барска.
— Для него эта причина как раз правильна. Может быть, на открытой местности его мозг поправится, и можно будет коснуться его. А здесь ему все напоминает о прошлых мучениях.
Тень улыбки скользнула по губам Малика.
— Ах, ах, Майлин, ты все еще не отказалась от своей мечты? Ты все думаешь о том, чтобы стать первой, единственной, кто принял барска в свою компанию?
— Я терпелива, и у меня сильная воля, — я тоже улыбнулась. — И я знаю, что БУДУ командовать барском. Не этим, так другим, не сегодня, так завтра!
Я знала, что он считает это безрассудством, но с теми, к кому приходит сообщение, никто не спорит, если это сообщение касается уплаты долга. Так что Малик впряг казов в ярмо фургона и помог мне разместить там тех, кого я выбрала, а клетку барска поставили отдельно и прикрыли экраном. Как ни истощено было это создание, оно следило за нами и рычало, когда мы приближались, а мои мысли не могли проникнуть ему в мозг и сбить безумие.
Мы поели, послав Уджана за жрецом, который присмотрел бы за нашей палаткой, пока Малик пойдет по моему поручению на «Лидис», а я повернула на восток. Малик требовал, чтобы я подождала его возвращения, но во мне росло ощущение настоятельности, и я поняла, что ждать нельзя, нужно ехать.
Я уже была уверена, что инопланетник не среди своих, что он где-то в другом месте и в страшной опасности, иначе послание о долге не навалилось бы на меня так резко и без предупреждения.
Фургон шел не очень быстро, и я еще должна была сдерживать шаг казов, пока мы были на виду у всех, потому что нельзя трясти больных животных, иначе у любого наблюдателя возникнут подозрения. Все во мне требовало скорости и даже больше, чем скорости. Я пустила казов легким шагом, когда проехала последний ряд палаток. Кто-нибудь мог спросить, куда я поехала, хотя я осторожно объяснила причину своей поездки жрецу и Уджану.
Те, кого я выбрала сопровождать меня, имели более острый ум и большую агрессивность, чем остальные. Борба и Ворс — глассии из горных лесов.
Длина их четыре пяди, тонкие хвосты такой же длины, что и тело, мех черный, как грозовая беззвездная ночь. У них длинные лапы с очень острыми когтями, которые они обычно прячут, но при случае выставляют, как лезвия мечей. Головы их увенчиваются пучком серо-белых жестких волос, который плотно прижимается к черепу, когда они готовятся к бою. Они по природе любопытны и бесстрашны и открыто идут на врага куда крупнее их и часто оказываются победителями. Их редко видят в низинах, и поэтому сейчас они вполне могли сойти за редких и ценных животных, которых мы боимся потерять.
Тантака выглядела более опасной, чем была в действительности, хотя однажды ее разбуженная ярость не утихала долго и сделала ее более проворной в атаке, чем можно было предположить по ее виду. У нее было жирное тело с тупоносой мордой, маленькими закругленными ушами и обрубок хвоста, обычно прижатый к бедру. Она была вдвое шире глассии, с мощными плечами, потому что ее любимая пища на воле находилась под большими камнями, которые приходилось сталкивать, прежде чем пообедать. Ее желтоватый мех был таким грубым, что больше походил на перья, чем на волос. Она была некрасива, неуклюжа, гротескна и, когда она участвовала в шоу, зрители диву давались, как такое казалось бы неуклюжее животное может делать такие штуки.
Симла была сродни барску, но ее шерсть была очень короткой и плотно прилегала к коже. Издали казалось, что у нее вообще нет шерсти, только голая расцвеченная кожа, потому что по кремовому заду и бедрам шли темно-коричневые полосы. Хвост круглый и очень тонкий, как кнут. На ногах, казалось, совсем не было мышц, только шкура и кости, такой же выглядела и голова, так что были видны черепные швы. Симла была некрасива, как Тантака, но в противоположность неуклюжей на вид Тантаке она производила впечатление быстрой и выносливой. Так оно и было, поэтому венессы издавна использовались для состязаний в беге.
Я почувствовала легкое недовольство маленького народа: они не понимали смысла этой поездки. Я передала им ощущение опасности, и они отозвались, каждый по-своему. Как только мы потеряли ярмарку из виду, я повернула клетки таким образом, чтобы их обитатели могли видеть местность и пользоваться своими чувствами, как гидом. Ведь глаза их видели больше, чем человеческие, носы извлекали из ветра сведения, которые мы и не заметим, уши слышали то, что мы упускаем — и все это было к моим услугам.
Симла была не в духе — и не потому, что сидела со мной рядом в лучах утреннего солнца, а из-за барска. Остальные не были близки к его роду и не обращали на него внимания, как только поняли, что он не может повредить им. Но клану Симлы он был достаточно близок, она знала о нем, и я успокаивала ее, потому что безумие — нечто столь чуждое, что вызывает панику в тех, кто сталкивается с ним.
На Йикторе есть сумасшествие, при котором мозг либо спит, либо живет в хаосе. Про таких больных говорят, что их коснулась рука Умфры, первобытной власти. Такому больному никто не сделает зла. Их отдают под присмотр жрецов и отправляют далеко в горы, в некую Долину. И от воспоминания об этой Долине мой мозг содрогнулся. Нанести вред такому сумасшедшему или убить его — значит, принять в собственное тело болезнь, которая жестоко трясет жертву. Так думают жители равнин.
Но если животные доходят до безумия, их убивают, и я думаю, что это лучше, потому что на Белой Дороге нет ни страдания, ни печали. Они поднимаются к великой системе Моластера и остаются там под присмотром и уходом. Я боялась, что мне придется поступить так с барском, но все еще оттягивала этот последний шаг. Как сказал Малик, это было моим давним заветным желанием — присоединить редкого независимого скитальца к нашей группе. Возможно, я гордилась собственным могуществом и хотела увеличить ту небольшую славу, которую уже имела как хорошо умеющая работать с маленьким народом.
Мы переправились через реку вброд и не встретили на том берегу никого, кроме нескольких запоздалых ярмарочных фигляров. Им я из осторожности сказала, что болезнь моих животных заставила меня выехать из дома. Но после полудня я свернула с дороги на тропу, тоже ведущую на восток, чтобы какие-нибудь прохожие не стали удивляться, чего ради я еду так далеко искать спокойного места для больных животных.
Перед заходом солнца мы приехали на луг к ручью и здесь разбили лагерь. Я распрягла казов, чтобы они паслись, и остальным дала побегать на свободе. Они с удовольствием все обнюхивали, полакали из ручья, но далеко не отходили. Барск остался в фургоне один.
Потом мои спутники были накормлены и легли спать. Все было хорошо, и я смотрела, как встает луна. Третье кольцо было уже более заметно. Еще одна или две ночи — и оно засияет и останется на некоторое время. Жезл в моих руках вбирал ее свет и делал его ослепительным. Мне страшно хотелось направить читающий луч, но я здесь была одна, а тот, кто читает такой луч, должен, образно выражаясь, выйти из тела, а связь так увлекает, что ему одному нелегко прийти в себя, и я побоялась. Но это желание съедало меня, и я вынуждена была встать и походить взад-вперед, чтобы успокоить нервы.
Потом я снова взяла жезл: он твердо показывал на восток.
Наконец, я решила воспользоваться К-Лак-Песней и призвать сон, потому что тело может взять верх над мозгом только в случае крайней необходимости. Певица рано познает искушение забыть, что тело сильно и может противиться. Итак, я пела четыре слова на пять тонов и открыла свой мозг отдыху.
Я слышала чириканье и писк в траве и видела утренний туман. Я еще раз выпустила маленький народ, пока готовила еду и запрягала казов. Я накормила барска, и он спокойно лежал на своей подстилке. Прикосновение к мозгу показало, что он слабеет, возрастает летаргия, как будто съедавшая его вчера
