«Полученные займом деньги не будут стоить того скрытого недовольства, которое имеется среди населения, а безденежье создает предпосылки для вздорожания цен и еще большего порицания действия власти» (зав.издательства Академкниги в Ленинграде З.);
«энтузиазм — искусственый. Попробуй не подпишись. За два года войны в методах работы ничего не изменилось. Как было «добровольно-принудительно», так и осталось»;
«...ужас нашего положения заключается в том, что после войны поборы будут еще больше»;
«Для меня непонятна вся это политика с займами. Наши деньги мотают без толку. Сейчас чехословацкой армии отпускают большие средства, раньше польскую кормили, вооружали, а она взяла да и уехала. Все это потому, что деньги не берегут и дают без разбору несуществующим правительствам»357.
Население высказывало недовольство рабочим законодательством («скоро будем работать по 24 часа»), «неправильным» устройством всего хозяйства («народ работал всегда усиленно, а вопросы одежды и питания за время советской власти не были разрешены, в стране дороговизна. Деревня разута и раздета»), призывом в армию «необученной» молодежи, а также односторонним освещением хода войны. Все это по-прежнему фиксировалось районными органами НКВД. Присутствовали и сравнения со «старым режимом». Например, среди населения весьма популярной была частушка:
«Был Николашка дурачок — ели калач за пятачок, а теперь большевики — нет ни соли, ни муки»358.
В июле 1943 г. материалы военной цензуры показали, что за последнее время участились случаи, когда родственники военнослужащих в своих письмах жаловались последним на нечуткое и бюрократическое обращение некоторых учреждений г.Ленинграда (проживание в сырой, негодной для жилья комнате; не дают дров инвалиду; волокита с выдачей ордеров для получения приемлемого жилья и т. д.). В связи с этим начальник УНКГБ. Кубаткин в письме А.Кузнецову и П. Попкову предложил дать указания районным советам депутатов трудящихся о необходимости усиления контроля за работой по оказанию помощи семьям военнослужащих со стороны районных учреждений и организаций359.
В справке от 13 сентября 1943 г. на имя А.А.Кузнецова приводились подробные данные о задержанной корреспонденции из Ленинграда и частей фронта. В 1 1036 документах (или 43,8% общего числа отрицательных проявлений) отмечались сообщения об артиллерийских обстрелах Ленинграда, имевших место в августе 1943 г. Авторы этих писем указывали характер разрушений в городе, а также сообщали о жертвах среди населения. Данные сообщения по сравнению с июлем 1943 г. увеличились на 20,2%.
В 6199 сообщениях содержались указания на нехватку питания в августе 1943 г. Это составило 30,2% всех отрицательных проявлений, что на 13% было меньше, чем в июле 1943 г. Граждане в основном выражали недовольство недостаточностью норм питания, жаловались на замену отдельных видов продуктов другими, менее питательными, (например, замена мяса рыбой и растительной колбасой, замена масла сыром и яичным порошком и т. д.).
На достаточно высоком уровне оставались упаднические и пессимистические настроения (224 письма или 1,3%). Ленинградцы писали о безнадежности в улучшении положения города-фронта. По сравнению с июлем эти настроения увеличились на 0,45%.
Около 9% всех отрицательных сообщений касались тяжелых бытовых и материальных условий горожан (всего 1744 письма). В них шла речь о неподготовленности жилищ к зиме и о низком уровне жизни авторов писем360.
Несмотря на то, что в связи с успехами Красной Армии под Курском из сводок УНКВД и партийных органов почти полностью исчезли упоминания о наличии прогерманских настроений, это не означало того, что автоматически выросло доверие к советскому режиму и проводимым им мероприятиям. Органы госбезопасности фиксировали время от времени не только «отдельные» антисоветские проявления, но и случаи массового протеста, являвшиеся чрезвычайным происшествием.
Однако УНКГБ не всегда оценивало такие события как антисоветскую деятельность. 20 сентября 1943 г. оно направило А. Жданову и А. Кузнецову спецсообщение, в котором излагались обстоятельства организованного отказа от работы 18 сентября 1943 г. 24 работниц шинного цеха Ленинградского шиноремонтного завода. Этот конфликт был представлен не как конфликт власти и народа, а как конфликт между нерадивым директором предприятия, который не использовал потенциал власти, и «отдельными» политически неустойчивыми работницами.
В отличие от практики 1941 — 1942 гг., когда любое выражение протеста немедленно и жестоко каралось, Управление НКГБ ограничилось профилактическими беседами и информированием партийных органов о происшествии — не судить же всех 24 работниц, да и ситуация на фронте допускала «либерализм» в тылу. Наконец, ответственность за происшествие должны были нести и руководители завода, а это неизбежно подняло бы уровень происшествия и его, в конце концов, «спустили на тормозах»361.
Резкое сближение режима с Русской православной церковью значительная часть населения объясняла давлением, которое оказывали на СССР союзники. Интеллигенция точно оценила политический смысл маневра Сталина как шаг, направленный на консолидацию общества в ходе войны, а также выбивающий один из козырей немецкой пропаганды. Что же касается молодежи, то она оказалась дезориентированной, поскольку выросла в богоборческом государстве.
Представители церкви восприняли прием Сталиным митрополитов с большой надеждой, как стратегическую перемену «всерьез и надолго». Однако Сталину удалось сохранить и даже несколько усилить раскол между т.н. тихоновцами и обновленцами, чего можно было бы, вероятно, легко избежать362.
Осенью 1943 г. ленинградцы отмечали сближение позиций с союзниками по вопросу об отношении к немцам в связи с сообщениями советских СМИ об их жестокостях и зверствах в отношении советских людей.
«В немецком вандализме теперь удостоверились и англичане и американцы. Они последние могли не верить нашим сообщениям, думая, что мы преувеличиваем в своих показаниях, сгущаем краски. Теперь, на их глазах, в Италии, немцы показывают свой звериный облик. Нет, немцев надо так раздавить, чтобы они и впредь не могли бы возродиться много, много лет!!»363
После Тегеранской конференции имели место отдельные высказывания недоверия к союзникам в ряде учреждений и на предприятиях города. Например, в Московском районе они были зафиксированы в райкоммунотделе, ремстройконторе, 18-й поликлинике364.
В ноябре 1943 г. в связи с докладом Сталина о 26-й годовщине Октябрьской революции и проводимой разъяснительной работой отмечалось, что «не все секретари парторганизаций серьезно прочли доклад Сталина. Так, 12 ноября в артели «Обувь» секретарь парторганизации Лабутина дала в корне неверное толкование слов Сталина о том, что немцам, возможно, придется объявить еще одну тотальную мобилизацию, которая приведет к тотальному крушению Германии. Лабутина же «пояснила», что речь шла об СССР365. В этой оговорке не было ничего удивительного — народ предельно устал и ему казалось, что резервы борьбы уже давно исчерпаны.
Органы НКГБ сообщали, что политические настроения всех слоев населения здоровые и лишь со стороны отдельных лиц отмечались факты антисоветских проявлений. В начале января 1944 г. партинформаторы сообщали об откликах населения на введение нового гимна — они были неоднозначными. Большая его часть восприняла замену гимна как «правильный шаг», поскольку «Интернационал» не отражал «сути переживаемой эпохи». Рабочие Кировского завода подчеркивали, что «пора уже славить свою Родину и своих вождей». Однако было мнение, что слова старого гимна «сильнее и выразительнее», что новый гимн придется скоро менять, т. к. «захватчиков скоро не будет»366.
Более того, у многих этот шаг вызвал недоумение («вот тебе и пролетарии всех стран, соединяйтесь, вот тебе и коммунизм»), который, как и переименование улиц и площадей367 , объяснялся все тем же давлением союзников, которое, в конце концов, приведет к падению коммунизма:
«войну выиграют Америка и Англия; советский строй будет ликвидирован, так как «два медведя в одной берлоге не уживутся»;
«Победит капитализм, так как при мировом социализме все будет разрушено, как это было у нас, и все умрут с голода».
