денежное содержание в девяносто пять «рябчиков», плюс «замкам» двадцать два рублика сверху, старшине – полтинник. Именные стипухи были приятной доплатой только для избранных студентов и курсантов-гениев. В медицине особо популярной была Павловская стипендия. Она составляла восемьдесят советских рублей и выплачивалась в дополнение к повышенной. Такая стипуха давалась одна на курс по выбору декана (на гражданке) или начальника курса (на военке). Но самой крутой считалась Ленинская стипендия, сто двадцать рублей. Её давали только во второй год обучения и только тем, у кого «отлично» по всем предметам. В материальном плане с такими добавками жилось неплохо. Для примера: 0, 8 литра приличного грузинского сухого вина шло за 92 копейки, пачка самых дешевых сигарет 7 копеек, снять комнату в коммуналке Ленинграда – 30 рублей в месяц, однокомнатную квартиру – 50—60, а трехкомнатную в центре максимум за 120, то есть как раз дополнительный доход ленинских стипендиатов. С гражданскими врачами получалась хохма – некоторые из них имели в институтах денег в два раза больше, чем после выпуска. Даже наши умники-слушаки с Ленинкой, получив после ВМА лейтенантский эполет, ощущали лишь десятирублевую разницу в денежном довольствии. Но деньги тут были не главное. Главное был престиж! Звание «ленинский стипендиат» было хорошей визитной карточкой в солидном обществе и пропуском в элитные семьи.
Валера Рябуха, по кличке Студент, никаким особенным стипендиатом не был. Учился неплохо, но четвёрочка проскакивала. Примерно через недельку после посиделок с Розенбаумом вбегает он, страшно запыхавшийся, к нам в комнату:
– Всё! Свершилось! Снимаю на два года крутую четырехкомнатную квартиру в Ленсоветовском доме, с обалденной мебелью, сервизами, японским телевизором и финским холодильником! Обои – бархат, на стенах старые картины, ковры по щиколотку, ванна – утонешь!»
– Врёшь поди! Откуда столько денег?
– А я задешево, всего за двадцать два рубля в месяц, да и то не хозяйке, а ЖЭКу надо платить. Правда, за электричество отдельно. Но все равно больше трояка не набежит. Итого всё удовольствие – четвертной!
– Студент, ты не съел ли чего? А может, тебе на кафедру психиатрии сходить, с дежурным врачом по душам поговорить?
– Сами в дурку идите, а я пойду в свои хоромы!
– Так не бывает.
– Бывает! В субботу приглашаю на новоселье. А сейчас вот что – Лом, у тебя мыло раскисшее? Раскисшее – хорошо, давай сюда! Ещё нужна твоя печатная машинка и побольше испечатанных листков. Ты не выкинул свою бракованную конкурсную работу по ВНОСу? Теперь Коля. Колян, нужны твои старые очки и алюминиевая расческа с длинной ручкой, та, что с бытовки первого курса осталась. В субботу, мужики, все отдам, кроме расчески.
– Ну бери, говна не жалко! Только машинка не работает – лента перебита сто раз и не печатает уже. Да и на клавиатуре половина букв западает. А на что тебе все это? Макулатуру сдать решил и зрение подсело?
– Нет, все в порядке. Печатает машинка или нет, мне без разницы. Лишь бы звук был. Подробности в субботу – намечается грандиозная пьянка, там все и расскажу.
Тогда компьютеров-персоналок не было. Если были, то не в СССР. Это сейчас – информатика, компьютерная грамотность… Тогда я даже не знал толком, что это такое. Была у меня гордость советской промышленности портативная механическая печатная машинка «Эврика». Делали ее где-то в Прибалтике, но надёжности вполне туркменской – сплошные поломки, и даже когда механизм в порядке, печатала она погано – одни буквы жирные, а других почти не видно. Зато звук издавала громче крупнокалиберного пулемета. Отдал я ее Студенту, так как с конкурсной работой на этот год было покончено, и хлам этот до следующего года не был мне нужен. У Коли завалялись старые очки, в которые аптека Академии по ошибке поставила слишком сильные линзы. Еще Коля у нас на младших курсах числился бытовиком – внештатным бельевщиком и парикмахером, поэтому у него осталась здоровая алюминиевая расческа с надписью на острой ручке «МО Военторг ц. 12 коп». Студент нацепил Колины очки, засунул мелочевку на дно портфеля, сверху набил его «научными» трудами, подхватил под мышку машинку и пулей вылетел из комнаты.
В субботу вечером мы пришли по указанному адресу. Звоним в лакированную дверь из мореного дуба. Кто-то долго и внимательно смотрит через глазок, потом дверь распахивается. На пороге стоит сияющий Студент, из кухни пахнуло ароматом жареного мяса. Похоже, адресом не ошиблись, нас тут ждут. Входим. Ну и обстановочка… сильная, в общем, обстановочка. Смесь Юсуповского Дворца до пожара с Эрмитажем в миниатюре. Студент радушно приглашает пройти в зал. Садимся за стол черного дерева. Студент быстро накрывает стол импровизированной скатертью – вынесенной из нашей общаги простыней от родной курсантской кровати. На простыню выставляются горячительные напитки, холодные закусочки (консервированная литровая «Солянка с пряностями» за двадцать две копейкии и маринованные развесные огурчики по восемнадцать копеек килограмм), затем горячее (картошка в мундирах и здоровая сковородка жаркого из говядины с черносливом – Валеркин родной крымский деликатес).
Подождав минуты три, пока мы отойдем от увиденного и дернем по первой, Валера начинает с правил поведения: «Курить только на кухне, обстановки руками не касаться, в шкафы не лазить, предметы с места на место не двигать. Где что стоит, у меня до миллиметра измерено и в эту тетрадку записано. Пожалуйста, уважайте труд товарища и без надобности бардак не устраивайте. А пока вы есть будете, я вам мою квартиросъемную историю расскажу».
Значит так, поехал я на дежурство в обсервационный роддом на проспекте Газа. Помните этот гадюшник, где зэчки, сифилитички и туберкулезницы рожают, а персонал на одну половину из грязно-белых халатов, а на другую из зеленых юбок МВД состоит? Это единственный роддом, где я на правах полноценного дежурного врача, а не сопляка-«крючкодержца». Делаю с тетками все, что сам посчитаю необходимым. Среди персонала – полное доверие и уважение, среди рожениц – вообще почет! Они меня больше своих штатных врачей любят, особенно зэчки, за то что не хамлю, вежлив, помогаю как могу, новокаина на их рваные письки не жалею. На дверях и окнах там решетки, а мне плевать – меня не тюрьма, а акушерство-гинекология интересуют. Заразность же контингента я просто игнорирую.
Так вот, поступает ко мне в дежурство роженица. Молодая зечка, всего восемнадцать лет, но уже с туберкулезом, заразная – ТБК-положительная, микобактериями так и сыплет, беременность за шесть месяцев, сильно избита сокамерницами. Плод мёртв, роды в ходу. Решаю не кесарить, а вытянуть естественным путем с лёгкой помощью окситоцина и поляризующей смеси. Чуть родовые пути подколол анестетиком, чтоб ору не много было, и давай-давай, родимая, работаем! Баба в сознании, плод мелкий, положение правильное, рожает без осложнений. Я с ней парой слов перекинуться успел. Истощение у нее. Говорю ей – я тебе, родная, кровопотерю припишу побольше, чем на самом деле, а там можно и температурный лист слегка подправить. Полежишь у нас дней десять-пятнадцать, а повезет, то и двадцать- тридцать. За это время постарайся отожраться. Есть родственники в Ленинграде? Здесь хоть на тюрьму похоже, но не тюрьма – передач передают столько, сколько принесут. Давай, вспоминай телефон, я позвоню. На родные лица без свиданки из окошка полюбуешься.
