Я, глянув на жалкое создание, которое безропотно стояло и ожидало понуканий старика, улыбнулся.
– Видно, не тут моя смерть, – ответил я по-русски.
– Может, оно и так, а в твоей-то одежонке простуду схлопотать пять секунд. Уже швыркаешь носом. На вот, возьми-ка шубейку.
Сказав это, старик стащил с себя пахнущий за милю конским навозом долгополый тулуп. Под тулупом у деда оказалась новенькая телогрейка. Не в моих правилах отказываться от помощи, и я, не задумываясь, закутался в спасительный тулуп.
– Сам-то небось не местный. Откуда путь держишь, мил человек, по каким делам? – спросил он меня, едва я, закинув в сани сумку, повалился туда и сам.
– Отстал от поезда, – ляпнул я первое, что мне пришло на ум.
– Стало быть, ты из Михайловки топаешь?
Там ведь только станция есть. Далеконько.
– Да, оттуда. А до города далеко?
– Да верст тридцать с гаком будет. Довезу тебя до Матвеевой развилки, а там уж звиняй. Нам не по пути. Да там на трассу выйдешь. Там автобусы рейсовые ходят. Доберешься.
– Доберусь.
– Слышь, мил человек, .а ты ничего не приметил давеча?
– Да нет, вроде ничего.
– Значит, меня бес попутал. Показалось, что над полем, как раз в том месте, где ты стоял, нэлэо я видел. Будто, это самое нэлэо прожектором так светит в разные стороны. Спужался даже немного. Думаю, как бы меня это самое нэлэо не похитило. Четвертого дня по телевизору видел, один профейсор рассказывал – бывает такое. Похищают нашего брата. Почем зря. Каждого третьего. Ну, я и немного струхнул. Думаю, что ж я там, у энтих планетян, делать-то буду? Как же моя старуха одна останется? В общем, спужался. Выезжаю с лесу, ты стоишь, как планетянин. Думаю, все, попался я. Пригляделся. ан нет, свой вроде человек стоит. На планетянина совсем и не похож. Значит, думаю, обознался. Бес попутал. А ты сам-то веришь ли в этих самых планетян?
– Да не очень, сказки все это.
– Да и я думаю, что брешут все. Только уж то нэлэо совсем как настоящее было. Красиво так сверкало. Как северное сияние. – Может, и вправду вы северное сияние видели. – Да ты что! Его здесь отродясь не было. Седьмой десяток доживаю, а ничего такого не слышал. – А я читал, бывает. В совершенно различных местах.
– Вот оно что, а я думал – нэлэо. Так, переговариваясь с добродушным старичком, я и доехал до Матвеевой развилки. Налево уходила дедова дорога. Направо дорога вела на автостраду.
– Спасибо, что подвезли, – сказал я, выбираясь из саней деда и снимая тулуп. Старик, видя это, замахал руками:
– Ты что! Сейчас же одень. Враз слягешь в своей тужурке. Мороз градусов тридцать, не менее. А шубейку потом отдашь. Будешь в Николаевке, спроси деда Никифора, меня там все знают. Вот и отдашь.
Тронутый до глубины души великодушием неизвестного мне деда, я ответил: 'Жив буду – обязательно завезу'.
Дед, махнув мне на прощание, погнал свою сивую домой. И уже когда сани удалились в темноту, так что стали плохо различимы, крикнул:
– А может, ты все-таки планетянин, мил человек?
– Нет. Землянин я, дедушка. На Земле родился, на Земле, наверное, и умру.
– Ну коли так, бывай, не болей, – услышал я удаляющийся голос.
'Вот какие люди, оказывается, на Земле. Последнюю рубашку незнакомому отдадут, если тот нуждается. Хорошие люди. И я здесь родился. Это радует. А шубу надо будет вернуть дедуле. Всенепременно', – думал я, выбираясь на автомагистраль. А когда выбрался, понял, что хорошие на Земле не все. Далеко не все.
Меня слегка знобило. То ли я действительно успел простудиться, то ли последствия растяжения давали о себе знать. Обезболивающее прекратило действие, и нога нестерпимо ныла. В общем, чувствовал я себя неважно. Едва я вышел .на дорогу, как был сразу же ослеплен проезжавшей машиной. Машина, не останавливаясь, даже не попытавшись затормозить, сбила меня, как шар кеглю в теркельбане. От сильнейшего удара я подлетел на метр и грохнулся на снежную обочину. На какое-то время полностью отключилось сознание. Лишь спустя несколько секунд стал медленно приходить в себя, слыша, словно сквозь вату, разговор.
– Ну че, подох, что ли, этот урод?
– Да нет, жив, кажется.
– Ну, так бросай эту падаль. Делаем ноги, чего сопли сушить, пока никто нас не засек.
– Да ты че, Витек? Ты видел, че этот урод с моей машиной сделал? Крыло помято. Фара вдребезги. Я с него все до копеечки вытрясу. Пусть только очухается.
– Так кидай его в багажник. Отвезем в цех, там и разберемся. Заплатит за все сполна. И за крыло, и за фару.
– И то дело. Того и гляди, менты подъедут, а от меня несет, как от винзавода. – Кабы только несло. Как вышли из кабака, я подумал еще, как ты за руль сядешь. А ты еще и поехал.
– Не боись, Витек. Где наша не пропадала. И здесь не пропадем. Выбьем из этого козла на капиталку моей 'девятке'.
– Выбьем, в натуре. А сейчас кидай эту падаль в багажник.
Чьи-то руки бесцеремонно хватают меня и бросают.
– Глянь, Колян. Сумка какая-то. Видать, этого козла.
– Кидай ее на заднее сиденье. В цехе разберемся.
Хлопок крышки багажника, и я почувствовал, что машина тронулась. Мерные покачивания действовали, как снотворное. В тулупе было тепло, и я, сжавшись в комок, через некоторое время уснул.
Наверное, я снова впал в забытье, потому что не помню, как меня вытащили, как волокли по бетонному полу действительно какого-то цеха и как приковали наручниками.
Сон ободряюще подействовал на меня. Озноба как не бывало. Нога почти перестала ныть. Надо сказать, на мне все заживает, как на собаке. На третейской. Ведь я на тридцать процентов не натуральный. Кости, к примеру, у меня срастаются уже на вторые сутки после перелома. Раны заживают в тот же день, так что только специалист определит, что еще несколько часов назад в этом месте была ужасная кровоточащая рана. Встроенные в тело биостимуляторы сделали свое дело, и я если не совсем выздоровел, то был близок к норме.
Я открыл глаза. Руки скованы. Не энергетическими, а самыми обыкновенными металлическими наручниками. 'Уже неплохо', – подумал я. От бетонного пола до потолка цеха, куда меня привезли, шел целый ряд железных столбов диаметром сантиметров двадцать. Один из этих столбов я и обнимал, лежа на холодном полу. Поскольку руки у меня были стянуты наручниками, изменить положение я не мог. Ни тулупа, ни куртки на мне уже не было.
От пинка под ребра у меня перехватило дыхание. – Че, очухался, падла? Сейчас я тебе покажу Освенцим, козел долбаный.
Я, избегая второго пинка, слегка отодвинулся, и грозящий мне Освенцимом пнул изо всех сил по металлическому столбу, который я обнимал. Вопль боли, который он при этом издал, был такой силы, словно он пнул не столб, а поток протоплазмы. И пока он вопил, я осторожно поднялся.
