сладко спит… — растерянно лепетала старушка, глядя с мольбой на строгого ведеора.
Но доктору Каниру были чужды подобного рода сентиментальности. Он выполнял свой долг и ничего более.
— Разбудите и приготовьте вашего сына Фернола! — сказал он резко, начиная терять терпение. — Через месяц я привезу его вам здоровым и нормальным парнем! Он будет вашим кормильцем, а не обузой! Понимаете вы это или нет?!. Ну, живо, пошевеливайтесь, а иначе я ухожу и больше не вернусь! Желающих лечиться бесплатно можно найти и помимо вашего сына!
Угроза подействовала. Старушка, не говоря больше ни слова, поспешно юркнула под мешковину. В ту же минуту из кучи хлама послышался ее тихий уговаривающий голос:
— Феруш, детка! Вставай, мой мальчик, вставай, милый!
В ответ раздался громкий плач, и снова зазвучал тихий лепет старушки:
— Не надо плакать, мой хороший, не надо! Ты поедешь с дядей на машине, на взаправдашней машине! Ту-ту поедешь! Ту-ту-ту!.. Дядя добрый, он покатает Феруша, даст пряник!..
— Дядя?! Ту-ту?! — прозвучал чуть хриплый спросонья, ломающийся басок, но с интонациями, свойственными двухлетним детям.
— Вот, вот! Ту-ту! Дядя покатает и даст пряник, даст пряничную лошадку!.. Ну, давай я застегну тебе рубашку!..
Наконец уговоры и возня внутри кучи прекратились. Мешковина снова откинулась, выпуская на волю старушку. Вслед за ней выполз здоровенный кудрявый парень лет двадцати, одетый бедно, но вполне сносно.
Поднявшись на ноги, парень показал свою великолепно развитую стройную фигуру, которой не постыдился бы иной атлет. И было странно видеть, как он поспешно вцепился в руку своей тщедушной матери, уставившись исподлобья на незнакомого дядю. При этом на лице его, уже покрытом первым белесым пухом будущей бороды, появилось совершенно детское выражение страха, любопытства и настороженности. От волнения он даже сунул палец свободной руки в рот и принялся его усердно сосать.
Однако, несмотря ни на что, в этом странном большом ребенке не было ни малейших признаков тупого бездушного идиотизма. Лицо его было подвижным, в глазах сверкала живость, лукавство и даже мысль, но все это на уровне двухлетнего малыша. Доктор Канир не без удовольствия отметил все эти признаки и подумал, что за такого пациента профессор Нотгорн обязательно его похвалит.
Заставив себя ласково улыбнуться, Канир поманил парня к себе:
— Пойдем со мной, милый Феруш! Я прокачу тебя на машине, куплю тебе орехов, конфет, жареных каштанов!.. Ну давай руку, не бойся!
— Дядя добрый? — обратился парень к матери и, наклонившись, заглянул ей в лицо.
— Добрый, сынок! Самый добрый на свете! Иди с ним, покатайся!
— Агу, Феруш! Иди ко мне, иди! Мы поедем на ярмарку, ты будешь кататься на карусели, верхом на лошадке! — изо всех сил сюсюкал Канир, маня парня к себе.
Карусель оказалась самым убедительным аргументом. Парень отошел от матери и доверчиво ухватился за руку доктора. Радуясь легкой победе, Канир поспешно выхватил из кармана несколько ассигнаций и сунул их старухе.
— Здесь двести суремов, ведрис. Это вам на пропитание от профессора Нотгорна, пока мы будем заниматься вашим сыном. А теперь до свиданья, ждите нас ровно через месяц!
Старушка машинально взяла деньги, но глаза ее при этом были неотрывно прикованы к сыну.
— До свиданья, ведеор доктор! Да пошлет вам бог единый полной удачи! Ашем табар!.. До свиданья, Феруш! Будь умным мальчиком! Слушайся дядю! Он любит тебя так же, как мама!..
Канир повел парня прочь. У поворота Феруш задержался, обернулся назад и весело помахал матери рукой.
— Ту-ту, мама, ту-ту! — крикнул он во все горло и раскатисто захохотал.
Протер Вигурий любил поесть. Даже опала, которой его подверг гросс сардунский «за скудоумие и нерадивость», нисколько не испортила ему аппетита. Прочитав неприятное известие, доставленное курьером личной канцелярии сына божьего, протер лишь густо хрюкнул от досады, но уже через час преспокойно уселся за обеденный стол и принялся поглощать одно блюдо за другим. Покончив с обедом, он отправился в диванную немного вздремнуть. Но не успел пристроить свое тучное тело на мягких подушках, как явился мальчик в короткой малиновой ряске и осторожно коснулся его плеча.
— Ваше беспорочество, вас просят к телефону!
— Скажи, что я занят молитвой и освобожусь не раньше чем через два часа! — проворчал Вигурий, не открывая глаз.
— Я так и сказал, ваше беспорочество, но ведеор, который хочет с вами говорить, все равно просил доложить вам. И еще он просил сказать, что это касается ведеора Маска!
— Дурень! С этого и надо было начинать! Этого Маска мне бог единый послал в наказание за грехи…
Тяжело поднявшись с дивана, протер Вигурий пошел к себе в кабинет. Здесь он опустился в кресло, громко зевнул и тогда только взял лежавшую на столе трубку.
— Слушаю!
— Это вы, ваше беспорочество? — торопливой испуганной скороговоркой затрещала трубка.
— Да, да, это я!
— Добрый день, ваше беспорочество! Простите, что осмелился оторвать вас от молитвы! Но дело очень важное!..
— Да кто вы, собственно, такой?! — рявкнул Вигурий.
— Вы не узнали меня по голосу, ваше беспорочество? Я служу у ведеора Маска! Помните, я доложил вам, в каком направлении ведеор в черном увез моего больного хозяина!..
— Помню, помню! Ну что там у тебя за новости, выкладывай!
— Час назад, ваше беспорочество, тот же ведеор в черном привез нашего хозяина обратно! Сказал, что он под наркозом, велел его уложить в постель, а сам уехал!
— А фамилию, фамилию его ты не узнал?!
— Не смог, ваше беспорочество. Все произошло так быстро! А четверть часа назад наш хозяин пришел в себя, и мы увидели, что он не в своем уме! Экономка сразу пошла за доктором, а я бросился звонить вам!
— Погоди! Что значит «не в своем уме»?
— Он никого не узнает, ваше беспорочество, и ведет себя, как малое дитя!
— Хорошо, дружок, молодец, что позвонил! Я сейчас же приеду!
Минут через десять, облаченный в белую мантию, Вигурий уже мчался на машине по широким проспектам Сардуны, а еще через двадцать минут вошел в дом Гионеля Маска.
Растерянные слуги немедленно проводили князя Гроссерии к своему больному хозяину и бесшумно скрылись.
Старик лежал в кровати, обложенный подушками. Он был в сознании, но дышал прерывисто, с хрипами, словно загнанный зверь. Взгляд его, полный ужаса, блуждал с предмета на предмет. Вигурий откинул широкий рукав белоснежной мантии и, взяв больного за руку, спросил:
— Раб божий Гионель, ты узнаешь меня?
В ответ на этот простой вопрос старик вдруг горько расплакался и проговорил:
— Я боюсь!.. Я хочу к маме!.. Я не хочу карусель!..
Протер был поражен таким странным помрачением рассудка: умирающий старик считал себя маленьким ребенком! Подождав, пока его всхлипывания и странные выкрики прекратятся, протер ласково погладил его сухую жилистую руку и обратился к нему с новым вопросом:
— Кто ты? Скажи мне, кто ты!
