Глава 14
У Анны болит голова и звенит в ушах. Нет, это звонят в дверь. Анна набрасывает халат, идет открывать и с ужасом видит кровавые следы на паркете. Она понимает, что открывать дверь ни в коем случае нельзя. Это безумие. Мара подкидывается на коврике и начинает оглушительно лаять. Анна грозит питомице пальцем, словно собака может понять ее жест. Кажется, Мара все-таки понимает, но это не помогает, потому что дверь открывается без участия Анны, и она мысленно хватается за голову. Как она могла забыть!
Идиотка.
Сама же дала ключи Алексееву.
На секунду Анна видит себя со стороны – банный халат поверх ночной рубашки, волосы растрепаны, и на лице наверняка кровь, она помнит теплые брызги… И руки, ее руки – они тоже в крови, под ногтями запеклась кровь, она словно на бойне побывала, да Алексеев закричит в голос, когда увидит все это!
Но он видит и не кричит. Вообще ничего не говорит, только молчит и смотрит. Потом здоровается.
–?Привет.
–?Привет, – отвечает Анна, торопливо приглаживая волосы. – Ты будешь пить чай? Я… я варила клубничное варенье.
Клубничный сок. Пусть считает, что я перемазалась в клубничном соке.
Но тут же Анна одергивает себя. Алексеев врач – неужели он не отличит кровь от клубничного сока? Но тот опять-таки ничего не говорит, берет ее за локоть и ведет к дивану.
–?Сядь, прошу тебя.
Анна послушно садится.
–?Надо поставить чайник.
–?Подожди. Мы успеем выпить чаю. Давай поговорим. Скажи, что происходит?
–?О чем ты? – удивляется Анна. – Я все же поставлю…
–?Мне надо с тобой поговорить, – с нажимом повторяет Алексеев.
–?Мы уже разговариваем.
–?Анна, что с тобой происходит?
Она ждала чего-то в этом роде, но вопрос ставит ее в тупик.
–?Да… ничего. Ничего особенного. Я такая же, как всегда.
–?Нет, – возражает Алексеев. Он спокоен, но губы у него подрагивают. – Ты очень изменилась.
–?Немудрено. После того, что мне пришлось пережить…
–?Ты не так меня поняла. Ты изменилась с тех пор, как вселилась в этот дом. Я не хочу умалять твоих страданий после пережитого. Но мне кажется, твое состояние должно было уже улучшиться, а не усугубиться. Ты стала очень нервной, похудела, у тебя странно блестят глаза. Ты все время уезжаешь куда-то. Мы перестали разговаривать. Раньше мне казалось, ты не безразлична ко мне…
У Анны перехватывает дыхание.
–?Я не могу равнодушно смотреть на то, что с тобой происходит. Ты мне дорога. Если ты не хочешь быть откровенна со мной, не хочешь меня видеть – скажи, я пойму и не стану больше тебе докучать… Но если мы по-прежнему друзья, если у тебя есть ко мне теплое чувство, позволь мне остаться и помочь тебе…
–?Я… – начинает Анна и с ужасом чувствует, что у нее щиплет глаза. – Я не могу. Я таких дел наделала!
Она мотает головой и шипит сквозь зубы:
–?Тебе теперь нельзя со мной. Я… что-то страшное происходит. Иногда я сама не понимаю, что делаю.
От признаний Игоря, от его ясных глаз, от его искренних слов что-то меняется в душе Анны. Она вовсе не уверена в своих намерениях, более того – она даже не помнит, что собиралась сделать. Все происходившее с ней в эти недели кажется мороком, дурным сном, галлюцинацией.
Все, кроме трупа в подвале.
Он-то как раз вещественен, несомненен. У Анны до сих пор болят предплечья – перенапрягла мышцы, когда тащила тяжелое тело по полу. Она всхлипывает:
–?Я тебе сейчас покажу… И ты поймешь…
Ей делается легко. Обнаружить свое преступление, свое безумие перед кем-то – означает сложить с себя ответственность за дальнейшее. Она попадет в руки медицины или правосудия, или того и другого разом, станет незаметным винтиком в системе, ей ничего не надо будет решать – какое облегчение. И она