– Да. Мы там и познакомились. Где бы я еще мог встретить такую женщину?
Дмитрий Лавров увидел свою будущую жену в первый же день на новой работе. Тогда по коридору пронесся словно бы шелест, двери вдруг распахнулись, как от сквозняка, и на пороге появилась она. Небожительница. В белоснежном костюме, отороченном перьями марсианских птиц. Тонкие фарфоровые пальцы сжимали бумаги. Казалось, что не бумаги, а цветы. Гиацинты какие-нибудь. Орхидеи! Тонко подкрашенное лицо, длинные, прищуренные ярко-зеленые глаза. Тяжелый золотой медальон на груди. Невидимая дымка странных духов. Запах травяной, болотный, горьковато-тайный.
«Кикимора, – сообразил Дмитрий Валерьевич. – Затянет – и погубит. Считайте, что я утонул».
– Вы наш новый сотрудник? Прошу ко мне в кабинет.
Лавров не вполне понимал – на кой он ей сдался в кабинете-то? Не может быть, чтобы хозяйка глянцевого журнала «Тужур» интересовалась последним-распоследним манагером, пробравшимся на работу в теплое тужурно-гламурное изданьице, как червяк в румяное яблочко! Как они туда попадают, кстати? Ах да – бабочки откладывают яйца в цветы. Или не так? Неважно.
Кабинет у Субботиной был как цветок яблони. Бело-розовый. Только пахло в нем опасными болотными травами, ядовитыми должно быть.
– У нас, как вы догадались, преимущественно женский коллектив, и мне бы не хотелось…
Да что ты говоришь! Ей как раз хотелось. При первом взгляде на смугло-гладкого, насмешливоглазого, улыбчивого – захотелось поймать его и держать. Себе. Для себя. «О, как на склоне наших лет нежней мы любим и суеверней»… Вера не считала, что находится «на склоне лет». Ее жизнь была впереди, всегда только впереди, обманчивая близость присевшего мотылька – только протяни руку, он испугается мелькнувшей тени, неощутимого колыхания воздуха, вспорхнет и – прощай-прощай! Но этого улыбчивого эфеба она, выпачкав пальцы душистой оранжевой пыльцой, поймала, мягко ухватила за шелковые крылья. Это оказалось легко, на удивление легко, неудивительно легко. Она, Вера, была все еще очень хороша, а обаяние больших денег придавало ее облику некую размытость, как вот в жаркие дни дрожит над горизонтом марево, мешая рассмотреть детали пейзажа, так и неаппетитные подробности немолодого лица скрывались в горячем мерцании богатства. Ей достаточно было одного царственного жеста, чтобы Дмитрий Лавров приполз и прилег к ее коленям, хватило одной ночи, чтобы он согласился на все. Свадьба? Хорошо! Очень хорошо.
Свадьба вышла скромной – по понятиям Вериного круга. «Молодая была немолода» – цитировала Вера, кружась перед зеркалом, одетая в кружевное платье цвета слоновой кости. Лавров только нежно усмехался. Она успела здорово задурить ему голову. Страстная, насмешливая, равнодушная, всезнающая… Жизнь без нее казалась пустой, все огни мира погасали вдали от ее сдержанного свечения.
Через год все изменилось. Не могло не измениться. Даже когда супруга прекрасна и юна – через год-два семейная жизнь набивает оскомину. Если жена на двадцать лет старше мужа – пресыщение наступает неотвратимо. И не лечится. Неприятные утренние сюрпризы. И не только утренние. Лукавая зелень ее глаз – всего лишь линзы. Идеальные фарфоровые зубы мало помогают против несвежего утреннего запаха изо рта. Пьяные истерики. Ей немного было надо. Какой ужас! Повредился грудной имплантат, пришлось удалять. Швейцария, клиника. Груди у Веры повисли пустыми мешочками. И жалко, и противно. К тому же она – такая бывалая, оказалась поистине беспомощна, столкнувшись с любовью. Мастерица интриг, пророчица блестящих колонок, гуру женских сердец – рядом с мужчиной своей жизни Вера вела себя как влюбленная пятнадцатилетняя школьница.
Лавров старался быть к ней добр. Но оказалось, что его доброта ей не нужна. Ей требуется любовь. А любви нет, да и не было никогда.
– Делай что хочешь, как хочешь, – сказала она мужу полгода назад, глядя сухими глазами поверх его головы. – Только живи со мной. Спи с кем угодно, но всегда возвращайся домой. Я тебя не отпущу. Я не дам тебе развода. Я убью тебя или себя, но не отпущу. Ясно?
Он кивнул. Это ведь ясно, ясно как день. Убьет. Сама не будет пачкать рук в крови и оружейной липкой смазке, наймет киллера. Это – правда, она читается на ее лице, в плотно сжатых губах, в сухом блеске глаз. Веру не переубедить, не уболтать. Недавно она купила на аукционе бронзовую фигурку мальчика и поставила в гостиную. Старая бронза дико смотрелась в суперсовременном хай-тековом интерьере. Но Вера настояла: «Мне нравится! Он мой!» Чудовищные деньги отдала. Лавров мальчика жалел. Холодно ему, голому, в окружении стекла, металла, пластика. Неуютно ему. Впору завернуть фигурку в теплый шарф – как в детстве любимую плюшевую собаку. Но мальчик остался, и Дмитрий остался тоже. И стали они жить- поживать… Добро наживалось, а вот между супругами добра осталось мало. Вера пила каждый день и устраивала дикие сцены. Грозила самоубийством. Лавров не принимал ее слов всерьез.
Осталась отдушина – Жанна. Старая подруга, боевой товарищ. И еще – небольшой круг приятелей, составившийся девять лет назад, когда Лавров только приехал в Москву.
Они все занимались на курсах PR, что тогда еще было для России делом новым, интересным и… перспективным? Все надеялись, что перспективным. Все рассчитывали, что это поможет им в будущем, что они станут специалистами, начнут работать самое малое на президента. Трое из них – Дмитрий Лавров, Оля Сербинова, Жанна Крымская – приехали из провинциальных городов, надеясь завоевать столицу. Теперь уже можно судить о том, насколько им это удалось. Кирилл Стеблев и Олег Зайцев были москвичами, причем Кирилл – из семьи с традициями. Ему-то как раз эти курсы были нужны меньше всего, о хлебе насущном он мог не раздумывать. Сейчас Кирилл – модный художник, а Оля – его герлфренд. Она тоже творит, но в другой области. Ее платья, свитера, жилетки и пледы охотно принимают небольшие магазинчики, торгующие авторскими изделиями. Олег Зайцев попал в политику, разрабатывает имидж одному не в меру прыткому депутату. Жанна подвизается на тернистой почве российского кинобизнеса.
А он сам, Дмитрий Лавров… Тридцатилетний смуглый метросексуал, мальчик с глянцевой странички, с браслетом на тонком запястье, с насмешливым и умным лицом! Он кем стал, чего достиг! Рекламный менеджер, чудом попавший в шикарный журнал, очень скоро он стал директором по рекламе, а после смерти Веры – практически единственным владельцем издания, приносящего серьезный доход. Жена все оставила ему. Квартиру, машины, журнал. Только некоторая сумма денег и безделушки сентиментального характера отправились, согласно подробно составленному завещанию, куда-то в глубокую российскую провинцию, где проживала то ли сестра Веры, то ли племянница. Этим занимался адвокат, Лавров даже не поинтересовался. Через некоторое время он хватился золотого медальона в форме сердца – всегда хотел знать, что таится в нем. Но того уже и след простыл. Еще одна тайна осталась нераскрытой. Впрочем, может быть, так оно и лучше.
Глава 2
«– А кстати, верите ли вы в привидения?
– Я? Может быть. Очень может быть. А вы верите? Являются, что ли?
Свидригайлов как-то странно посмотрел на него.
– Марфа Петровна посещать изволит, – проговорил он, скривя рот в какую-то странную улыбку. – Впервой я ее увидал в самый день похорон, час спустя после кладбища…»
Лавров отбросил покет в яркой обложке и зевнул – широко, чуть не вывихнув челюсть. Странно – ведь тысячи людей верят писателям… Верят в придуманные миры, считают их истинными. До тех пор, пока не попадут в более-менее аналогичную ситуацию и не убедятся в том, что нормальные люди не ведут себя как персонажи книг. Боги, герои, святые – да кто угодно! А нормальные люди не способны совершать такие поступки и говорить такие слова…
«Возьмем хоть бы того же Достоевского, – сказал Дмитрий самому себе. – Да в жизни не поверю, чтобы Раскольников так маялся! Убить из принципа – вздор! Убил как и все, ради наживы, потом страдал, что мало добришка у старушки прихватил, что распорядиться им толком не смог… Вот и подыскал моральное оправдание. Хотя, если Родион Романович страдал шизофренией, как и сам Достоевский…»
Лавров с удовольствием прислушивался к своему голосу, звучавшему в гулкой пустоте квартиры. Он ничего не мог с собой поделать – спустя некоторый, положенный приличиями срок после похорон, принялся обставлять жилье заново. И чувствовал себя, как подросток, оставшийся дома один – а родители уехали и
