Приспособилась и даже, слава богу, вполне преуспела. И стала раскапывать фольклор некоего древнего племени, обитавшего, как говорили, в самой глухой местности.

Поначалу она, как и все, не принимала всерьез разговоры о неизвестном племени, которое на пороге двадцать первого века живет в эпохе неолита. Места тут, спору нет, дикие, но их уже избороздили фермеры, торговцы, местные самолеты, научные экспедиции — они бы давно разнесли такое известие. Только три месяца назад Али стала прислушиваться к подобным толкам. Она поняла, что для них есть основания и что основания эти в основном связаны с лингвистикой. Таинственное племя, скрывающееся где-то в буше, говорило, по-видимому, на протоязыке! День за днем Али приближалась к раскрытию тайны.

Али в основном интересовал койсан — язык бушменов. Она не надеялась его освоить, в особенности сложную систему щелкающих звуков — зубных, палатальных или лабиальных, которые могут произноситься с придыханием, назализацией или озвончением. Однако с помощью переводчика-бушмена Али выделила для себя набор слов, что всегда произносятся с определенной интонацией. Данная интонация ассоциировалась с уважением, религиозными верованиями, с древностью. Эти слова и звуки стояли особняком в языке койсан. Они наводили на мысль о чем-то старом и вместе с тем современном. О ком- то, кто существует с незапамятных времен. Или недавно откуда-то вернулся. И кто бы ни были те люди, они говорили на языке, который родился задолго до древнейших языков бушменов.

И вот — конец мечтам. Али забирают от ее изгоев. Отлучают от ее уродцев и от исследования.

Коки начала тихонько напевать. Али продолжила складывать вещи, склонившись над чемоданом, чтобы Коки не видела ее лица. Кто теперь за ними присмотрит? Что они будут делать без нее, как обойдутся? И как она обойдется без них?

— Упхондо луайо, иизуа, — пела Коки, и ее песня растравляла грусть и разочарование Али.

За последние годы она основательно углубилась в мешанину языков Южной Африки, особенно группу нгуни, в которую входит язык зулусов. Монахиня частично понимала песню девочки:

«Бог, спаси своих детей, сойди Святой Дух; Господь, спаси нас, своих детей…»

Али вздохнула. Этим людям всего-то и нужно — мира и немного счастья. Вначале они были похожи на потерпевших кораблекрушение — спали на открытом воздухе, пили грязную воду и ждали смерти. Благодаря Али у них теперь есть хоть какое-то убежище, колодец и зачатки ремесла: добывая из муравейников глину, они строят горны, выплавляют металл и делают нехитрые инструменты — лопаты, мотыги. Ее появление в поселке их не обрадовало, понадобилось немало времени, чтобы люди привыкли. И теперь ее отъезд стал настоящим бедствием, потому что Али принесла немного света в окружавшую их тьму; но, по крайней мере, у прокаженных теперь есть лекарства и есть чем занять время.

Вышло скверно. Им было с ней так хорошо. А теперь получается — их наказывают за ее грехи. Людям такое объяснить невозможно. Они не поймут, что таким образом церковь хочет сломить ее упрямство. Все это сводило Али с ума. Может быть, в ней говорит гордыня? Или она слишком заботится о мирском? Уж нрав свой она точно не прячет. И опрометчива к тому же. Али совершила несколько ошибок. Хотя кто их не совершает? Несомненно, к ее переводу отсюда имеют отношение проблемы, которые она кому-то где-то создала. Или ее прошлое дает о себе знать.

Дрожащими пальцами Али расправляла защитного цвета шорты, прокручивая в голове некий давний монолог.

Он напоминал испорченную пластинку, персональную «mea culpa». Дело в том, что если уж Али ныряла, то ныряла глубоко. Будь прокляты все разногласия. Вечно она бежит впереди паровоза. Ей стоило дважды подумать, прежде чем отправить в «Таймс» письмо со своим частным мнением. Она написала, что Папе не следует вмешиваться в обсуждение таких вопросов, как аборты, контроль над рождаемостью, да и вообще того, что касается женского организма.

Стоило подумать также, прежде чем писать эссе про Агату из Арагона, загадочную девственницу, сочинявшую любовные стихи и проповедовавшую терпимость — тема отнюдь не популярная среди добрых дядей из церкви.

И уж было совершенно неосмотрительно — четыре года назад — дать себя застукать за служением мессы. Даже в пустой часовне, в три часа ночи, стены, оказалось, имели уши. Али тогда пошла еще дальше, имела глупость перечить матери-настоятельнице, да еще в присутствии архиепископа. Она утверждала, что женщина формально имеет право освящать гостию, быть священником, епископом, кардиналом. Она добралась бы и до Папы, но архиепископ буквально пригвоздил ее взглядом.

Али оказалась на волосок от официального выговора. Впрочем, ходить по самому краю для нее было нормальным состоянием. Вечно ее грызли противоречия, как голодный пес грызет кость. После того скандала она изо всех сил старалась быть «правильной». А потом случилась история с коктейлем. Но может же человек иногда оступиться!

Чуть больше года назад Али довелось быть на официальном банкете в Гааге. Присутствовали дипломаты и генералы из десятка разных стран, а также папский нунций. Повод — подписание какого-то очередного натовского документа. Али как сейчас помнит Рыцарский зал в Бинненхофе — дворцовом комплексе тринадцатого века. На стенах картины эпохи Возрождения, чуть ли не Рембрандт. Не забыть ей никогда и коктейль «Манхэттен», которым все время угощал ее один симпатичный полковник. Полковника напустила на Али ее патронесса Корделия, эта нечестивица.

Али не приходилось пробовать такое зелье, да и столь галантные рыцари за ней уже много лет не ухаживали. В итоге у монахини развязался язык. Сперва она затеяла дискуссию о Спинозе, потом как-то переключилась на страстную проповедь о дискриминации женщин в епископальных институтах и закончила лекцией о забрасываемом весе баллистических ракет. До сих пор Али вспыхивает, вспоминая мертвое молчание, воцарившееся в зале.

К счастью, Корделия спасла ее — засмеялась своим грудным смехом, утащила Али в дамскую комнату, потом увезла в гостиницу, прямо под холодный душ.

Господь, возможно, и простил монахиню, но Ватикан — нет. Не прошло недели, как ей вручили билет до Претории.

— Смотри, ехать они, матушка.

Забыв — вот чудо! — о своей обычной застенчивости, Коки показала в окно тем, что когда-то было рукой. Али подняла глаза и закрыла наконец чемодан.

— Питер на своем бакки? — спросила она.

Живущий по соседству бур, вдовец Питер, иногда помогал Али. Подвозил ее в город на своем стареньком грузовичке, по-местному бакки.

— Нет. — Голос Коки замер. — Каспар.

Ал и подошла к окну. Это и вправду был «касспир» — противоминный бронетранспортер, тащивший за собой пышный хвост красной пыли. Черные боялись бронемашин, словно адских колесниц, несущих смерть. Али понятия не имела, для чего за ней выслали военный транспорт — наверное, чтобы сильнее ее устрашить.

— Не бойся, — сказала она перепуганной девочке.

«Касспир» трясся по равнине. Ему оставалось проехать еще несколько миль по дну пересохшего озера. Али прикинула, что у нее в запасе минут десять.

— Все готовы? — спросила она у Коки.

— Готовы.

— Тогда пойдем сделаем нашу картину.

Али взяла с койки маленький фотоаппарат, радуясь, что от зимней жары не пострадала единственная кассета кодаковской пленки. Коки зачарованно смотрела на аппарат. У нее никогда не было своей фотокарточки.

Хотя Али и огорчал вынужденный отъезд, были в этом и хорошие стороны. Эгоизм, конечно, но она не собиралась скучать по клещевой лихорадке, ядовитым змеям, хижине, слепленной из глины с навозом. По ужасающему невежеству вымирающих крестьян, по африканерам с их злыми поросячьими глазками, нацистскими флагами под цвет пожарной машины и людоедским кальвинизмом. И по жаре тоже не станет скучать.

Пригнувшись, Али вышла через низенькую дверь навстречу утреннему свету. Запахи обрушились на нее еще раньше красок. Она глубоко вдохнула, чувствуя даже вкус этого голубого буйства. И подняла глаза.

Вокруг деревни раскинулись акры синего люпина.

Это ее заслуга. Пусть она и не имеет права быть священником, но вот оно — благословение, данное ей людям. Когда пробурили колодец, Али заказала семена диких цветов и сама их посеяла. Поля расцвели и принесли урожай — красоту и радость. И гордость, столь редкую среди отверженных. Люпин стал маленькой легендой. Фермеры — и буры, и англичане — привозили свои семьи за сотни километров, чтобы посмотреть на голубое море цветов. Приходила небольшая компания бушменов из дикого племени; они уставились на цветы, изумленно перешептываясь — уж не опустился ли на землю кусочек неба? Священник из Сионской христианской церкви провел там богослужение. Цветы скоро отцветут. А легенда останется. Али некоторым образом удалось показать, что ее подопечные тоже люди и достойны жить по-человечески.

Прокаженные ждали монахиню у канавы, проведенной от колодца к огороду и кукурузному полю. Когда Али предложила сделать групповой снимок, все немедленно решили, что фотографироваться будут именно здесь. Здесь их труд, их хлеб, их будущее.

— Доброе утро, — поздоровалась Али.

— Добрутро, фунди, — ответила за всех одна из женщин.

«Фунди», сокращенное «умфундизи», означает «наставник»; для Али это была величайшая честь.

Худые, как щепки, дети бросились навстречу, и Али присела, чтобы их обнять. Они пахли чистотой и свежестью — сегодня матери их тщательно вымыли.

— Посмотрите-ка, — сказала она, — какие вы хорошие, красивые. Так, а кто хочет мне помогать?

— Я, я!

— Я хочу!

Али попросила детей сдвинуть несколько камней и связать вместе несколько палок, чтобы получилось подобие штатива.

— Хватит, хватит, а то упадет.

Вы читаете Преисподняя
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату
×