мчаться на полной скорости. Кроме того, еще предстояло проложить трамвайную линию до конца мола, с ответвлениями, которые охватят все районы Окленда, Аламеды и Беркли. С таким же размахом планировалась система водоснабжения. Только образцовое обслуживание могло оправдать огромную затрату капитала, вложенного Харнишем в земельную собственность. Он был полон решимости превратить Окленд в такой город, где каждому хотелось бы поселиться. Выстроив несколько больших отелей, он открыл общедоступные парки с аттракционами, а для более изысканной публики — картинные галереи и загородные клубы. Еще до того, как увеличилось население Окленда, городской транспорт стал приносить хороший доход. Харниш был уверен, что риск оправдает себя и что он весьма разумно помещает свой капитал.
— Окленду требуется первоклассный театр, — решил он и, после безуспешных попыток заинтересовать местных капиталистов, сам взялся за это дело: только он один предвидел, что недалеко то время, когда в городе появится двести тысяч новых жителей.
Но как бы он ни был завален делами, воскресные дни он посвящал прогулкам в горы. Однако, вопреки ожиданиям, не зимняя непогода прекратила эти прогулки в обществе Дид. В одну из суббот она сказала ему, чтобы он не рассчитывал встретить ее завтра, а на его настойчивые вопросы ответила:
— Я продала Маб.
С минуту Харниш не мог выговорить ни слова. Ее поступок допускал так много толкований, что Харниш не знал, как отнестись к нему. Ведь это граничило с изменой. А может, она очутилась без средств? А вдруг она хочет таким способом дать ему понять, что он ей надоел? Или…
— Что случилось? — с трудом выдавил он наконец.
— Я не могу платить сорок пять долларов за тонну сена, — ответила Дид.
— Только потому вы продали Маб? — спросил он, пристально глядя ей в лицо; он отлично помнил ее рассказы о том, как пять лет назад она сумела продержать кобылу всю зиму, хотя сено стоило шестьдесят долларов.
— Нет, не только. Содержание брата тоже обходится теперь дороже, и мне пришлось сделать выбор. Я решила, что раз я не могу прокормить обоих, то лучше отказаться от Маб, чем от брата.
Глубокая печаль охватила Харниша. Он вдруг ощутил гнетущую пустоту. Что же это будет за воскресенье — без Дид? И еще много-много воскресений без нее? Он в полной растерянности барабанил пальцами по столу.
— Кто купил Маб? — спросил он.
Глаза ее вспыхнули, как вспыхивали всегда, когда она сердилась.
— Посмейте только перекупить ее для меня! — вскричала она. — И посмейте отрицать, что именно об этом вы думали.
— Я и не отрицаю. Вы угадали совершенно точно. Но я бы этого не сделал, не спросив вашего согласия, а теперь, когда я вижу, что вы сердитесь, я и спрашивать не буду. Но вы очень любили свою кобылу, и вам, должно быть, нелегко было расстаться с нею. Очень, очень жалко. А еще хуже, что завтра вы не поедете со мной кататься. Просто не знаю, что я буду с собой делать.
— Я тоже, — с грустью созналась Дид. — Одно хорошо: я наконец займусь шитьем.
— А у меня и шитья нет.
Харниш сказал это шутливо-жалобным тоном, но с тайным ликованием: ведь она созналась, что ей тоже будет скучно. Ради этого можно даже примириться с мыслью о продаже кобылы. Значит, он ей не совсем безразличен, во всяком случае — не противен.
— Я очень просил бы вас еще раз подумать, — негромко сказал он. — Не только из-за Маб, но из-за меня тоже. О деньгах тут и говорить не стоит. Для меня купить вашу кобылу — все равно что для других мужчин послать знакомой даме букет цветов или коробку конфет. А я никогда не посылал вам ни цветов, ни конфет. — Заметив, что у нее опять загораются глаза, он продолжал торопливо, пытаясь предотвратить немедленный отказ: — Я знаю, что мы сделаем. Я куплю кобылу для себя и буду одалживать ее вам, когда вы захотите кататься. Тут ничего такого нет. Всем известно, что кто угодно может взять лошадь у кого угодно.
Он опять прочел на ее лице решительный отказ и опять не дал ей заговорить.
— Мужчины постоянно катаются с дамами в колясках. Что же тут такого? И всегда коляску и лошадь достает мужчина. Какая же разница? Почему я могу завтра пригласить вас покататься со мной и предоставить коляску и лошадь и не могу пригласить вас покататься со мной верхом и предоставить вам лошадь?
Она ничего не ответила, но отрицательно покачала головой и взглянула на дверь, словно давая понять, что пора кончать этот неделовой разговор. Он сделал еще одну попытку:
— Известно ли вам, мисс Мэсон, что, кроме вас, у меня на всем свете нет ни единого друга? Я хочу сказать, настоящего друга — все равно мужчина или женщина, — к которому ты привязан… радуешься, когда он с тобой, и скучаешь, когда его нет. Ближе других мне Хиган, а ведь между нами миллионы миль. Мы с ним только дела вместе делаем, а все прочее — врозь. У него большая библиотека, и он человек образованный. В свободное время он читает какие-то чудные книжки — по-французски, по-немецки и еще невесть на каких языках, а то сам пишет стихи или драмы. Я ни с кем не дружу, кроме вас, и вы сами знаете, часто ли мы с вами бываем вместе, — только по воскресеньям, и то когда нет дождя. Мне без вас трудно будет. Вы стали для меня, как бы это сказать…
— Привычкой, — улыбнувшись, подсказала она.
— Вроде того. Я так и вижу, как вы едете мне навстречу на вашей гнедой кобыле, в тени деревьев или на солнце, по открытому месту… а теперь не будет ни Маб, ни вас… Я всю неделю, бывало, ждал воскресенья. Если бы вы только позволили мне купить ее…
— Нет, нет, ни в коем случае, — нетерпеливо прервала его Дид и повернулась к двери, но на глазах у нее выступили слезы. — Очень прошу вас, не говорите со мной больше о Маб. Если вы думаете, что мне легко было с ней расстаться, то вы сильно ошибаетесь. Но я это сделала и теперь хочу забыть о ней.
Харниш ничего не ответил, и она вышла из комнаты.
Через полчаса перед ним уже сидел Джонс, бывший лифтер и бунтующий пролетарий, которого Харниш когда-то содержал целый год, чтобы открыть ему доступ в литературу. Но усилия Джонса не увенчались успехом: издатели и редакторы отвергли написанный им роман; и с тех пор разочарованный автор состоял на службе в частном детективном агентстве, которое Харнишу пришлось открыть для своих личных нужд. Джонс утверждал, что после знакомства с железнодорожными тарифами на перевозку дров и древесного угля его уже ничто удивить не может; он и сейчас ничем не выдал своего удивления, выслушав приказ Харниша разыскать человека, купившего некую гнедую кобылу.
— Сколько можно заплатить за нее? — спросил он.
— Любую цену. Купите ее во что бы то ни стало. Поторгуйтесь для вида, чтобы никто не догадался, но купите непременно. И сейчас же отведите ее на мое ранчо в округе Сонома. Вот вам адрес. Сдайте кобылу сторожу да скажите ему, чтобы получше ходил за ней. А потом забудьте про нее. И не говорите мне, у кого вы ее купили. Вообще ничего не говорите, только дайте знать, что вы купили ее и доставили на место. Понятно?
Но не прошло и недели, как Харниш опять увидел сердитый огонек в глазах Дид.
— Чем вы недовольны? Что-нибудь случилось? — спросил он с самым невинным видом.
— Человек, который купил Маб, уже перепродал ее, — ответила Дид. — И если вы к этому причастны…
— Я даже не знаю, кому вы ее продали, — заявил Харниш. — А кроме того, я давно и думать о ней забыл. Это была ваша кобыла, и меня не касается, что вы с ней сделали. Сейчас у вас ее нет, и это очень жаль. А теперь, раз уж у нас зашел такой разговор, то я хочу сказать вам еще кое-что. И, пожалуйста, не сердитесь, потому что, в сущности, это вас совсем не касается.
Он помолчал; Дид с явным подозрением смотрела на него.
— Речь идет о вашем брате. Вы не можете сделать для него все, что ему нужно. Вы продали кобылу, но этих денег не хватит, чтобы отправить его в Германию. А все врачи говорят, что он должен ехать. Там его вылечит этот сумасшедший немец, который берет человека, делает кашу из его костей и мускулов, а потом опять заново собирает их. Ну, я и хочу отправить вашего брата в Германию, пусть немец себя покажет. Вот и все.
— Ах, если бы это было возможно! — воскликнула она, очень взволнованная и отнюдь не сердясь. —
