Саксон перестала выписывать газету, но сын Мэгги Донэхью, газетчик, нередко забрасывал ей экстренный выпуск «Трибьюн». В передовицах говорилось о том, что профсоюзы пытаются управлять страной и только сбивают народ с толку и вредят. «Во всем виноват восставший рабочий класс», — изо дня в день твердили передовицы. А Саксон и верила и не верила: социальная загадка была слишком запутанна и сложна.
Забастовка возчиков, поддерживаемая возчиками Сан-Франциско и союзом портовых рабочих, обещала затянуться надолго, даже вне зависимости от ее исхода.
Оклендские конюхи и их помощники, за немногими исключениями, также примкнули к забастовщикам. Транспортные фирмы не могли и наполовину справиться со своими обязательствами, но им помогал оклендский союз предпринимателей. А большая часть предпринимательских объединений Тихоокеанского побережья поддерживала оклендских предпринимателей.
Саксон уже месяц не платила за квартиру, а так как платить надо было вперед, то это равнялось двум месяцам. В течение двух месяцев она не вносила и за мебель. Однако Сэлингер пока терпел и не слишком нажимал с деньгами.
— Мы готовы всячески идти вам навстречу, — сказал ей представитель фирмы. — Моя задача — получить с вас все, что только возможно, но притом не слишком вас притесняя. Сэлингеры стараются поступать по справедливости, но ведь и хозяевам приходится туго. Вы понятия не имеете, сколько у них теперь таких должников, как вы! Рано или поздно им придется принять меры, а то они сами сядут на мель. А вы пока постарайтесь набрать к будущей неделе хоть пять долларов, чтобы их успокоить.
Один из конюхов по фамилии Гендерсон, работавший там же, где и Билл, не примкнул к забастовке. Несмотря на требование хозяев, чтобы штрейкбрехеры и ели и ночевали в конюшнях, он, не в пример прочим, каждый вечер уходил в свой маленький домик. Гендерсон жил тут же за углом, недалеко от Саксон. Она нередко видела, как он отправляется на работу, с независимым видом помахивая своим обеденным судком, а соседские ребята бегут за ним на почтительном расстоянии и хором кричат ему вслед, что он штрейкбрехер и негодяй.
Но однажды вечером, словно бросая всем вызов, он рискнул зайти в бар «Приют плотников», находившийся на углу Седьмой и Пайн-стрит. На свое несчастье, он встретился там с Отто Фрэнком, предадим товарищем по конюшне, участвовавшим в забастовке. Не прошло и нескольких минут, как карета скорой помощи уже во весь дух везла его с разбитой головой в больницу, а полицейский автомобиль мчал с неменьшей скоростью Фрэнка в городскую тюрьму.
Мэгги Донэхью рассказала об этом Саксон, и лицо ее сияло.
— Так ему и надо, подлецу штрейкбрехеру, — закончила она.
— Ну, а его бедная жена? — воскликнула Саксон. — У нее плохое здоровье! А дети? Ей ни за что не прокормить их, если он умрет.
— И ей тоже поделом, мерзавке!
Саксон была огорчена и возмущена жестокостью ирландки. Но Мэгги оставалась непреклонной.
— Ни она, ни другие женщины ничего лучшего не заслуживают, раз они продолжают жить с мужем штрейкбрехером… А ребята? Пусть передохнут,
— ведь их отец отнимает кусок хлеба у наших детей.
Другое дело миссис Олсен. Та пожалела бедных детей и жену Гендерсона, но только поохала, а все свое внимание обратила на семью Отто Фрэнка, — его жена была ее родной сестрой.
— Если Гендерсон умрет, — сказала она, — Отто повесят. А что тогда ждет бедную Гильду? У нее же расширение вен, и она не в состоянии работать целый день стоя… А я — я тоже не могу ей помочь. Ведь и мой Карл сидит без работы.
Билла это беспокоило еще и с другой стороны.
— Это плохо для всего нашего дела, в особенности если Гендерсон подохнет, — огорченно пояснил он, придя домой. — Фрэнка немедленно повесят. Кроме того, придется нанимать защитника, а они дерут, как дьяволы! Эти юристы прогрызут в нашем бюджете такую дыру, что проезжай хоть на четверке. Если бы не водка, Фрэнк никогда бы этого не сделал. Трезвый — он самый смирный и кроткий человек на свете.
В тот вечер Билл два раза ходил справляться, жив Гендерсон или умер. Утренние газеты подавали мало надежды на его выздоровление, а в вечерних уже было извещение о его смерти. Отто Фрэнк сидел в тюрьме, и на поруки его не отпустили. Газета «Трибыон» требовала немедленного суда и казни, призывая присяжных мужественно выполнить свой долг, и подробно распространялась о том, какое моральное воздействие это окажет на преступный рабочий класс. Далее газета подчеркивала, что еще более благотворное влияние на чернь, схватившую Окленд за горло, оказали бы пулеметы.
Все эти события не могли не затрагивать Саксон. Она чувствовала, что совершенно одинока, муж был единственный близкий ей человек, а происходившее угрожало их жизни и их взаимной любви. С той минуты, как он уходил из дому, и до его возвращения она не знала покоя. Иногда она видела на его руках свежие ссадины и, хотя он ничего не говорил ей, угадывала, что и он участвует в драках. В такие дни он бывал обычно особенно мрачен и молчалив и либо сидел, о чем-то размышляя, либо тут же ложился спать. Она стала бояться, как бы его мрачная скрытность не перешла в привычку, и смело решилась вызвать его на откровенность. Однажды она взобралась к нему на колени, одной рукой обвила его шею, а другой откинула ему волосы и стала разглаживать на его лбу морщинки.
— Билли, милый, послушай, — начала она шутливо. — Ты поступаешь нечестно, я так больше не согласна! — Она зажала ему рукой рот. — Нет, теперь дай уж мне сказать, раз ты сам молчишь. Помнишь наш уговор — все друг другу рассказывать и вместе обсуждать. Правда, я первая нарушила этот договор, когда стала продавать свои вещицы миссис Хиггинс и все от тебя скрыла. И мне очень жаль, что я так поступила. До сих пор жаль. Но потом это больше не повторялось. А теперь ты нарушаешь наше условие: ты мне о своих делах ничего не говоришь.
Билли, ты же мне дороже всего на свете. Ты это знаешь. И всегда мы делили друг с другом и радость и горе, но теперь ты что-то скрываешь. Каждый раз, когда у тебя разбиты пальцы, ты что-то не договариваешь. Если ты мне не можешь довериться, то уж не знаю — кому. А ведь я так сильно люблю тебя, что, как бы ты ни поступал, все равно буду любить.
Билл ласково, но с недоверием посмотрел на нее.
— Не скрытничай, — настаивала она. — Помни, ты всегда можешь на меня опереться.
— А ты бранить меня не станешь? — спросил он.
— Ну как я могу? Разве я твой хозяин. Билли? Я ни за что на свете не стала бы тобой командовать. Если бы ты позволил собой командовать, я бы любила тебя гораздо меньше.
Он медленно обдумывал ее слова и, наконец, кивнул головой.
— Так ты не рассердишься?
— На тебя-то? А ты меня видел сердитой? Ну, будь умницей, расскажи, отчего у тебя в кровь разбиты суставы? Сегодня ссадины совсем свежие. Сразу видно.
— Ну, ладно. Я расскажу тебе… — Он смолк и, что-то вспомнив, рассмеялся с мальчишеским задором. — Вот как было дело. Нет, ты в самом деле не рассердишься? Мы это делаем, чтобы отстоять свои интересы. Прямо кинематограф, только с разговорами! Идет этакий здоровенный дылда, сразу видно, что деревенщина, — руки как окорока, ноги как колоды, вдвое больше меня ростом и совсем молодой. Рожа самая невинная, насчет стачек ему и невдомек. Ну, невинный, как… не знаю что. Идет через заставу и наскочил на наши сторожевые пикеты. Не настоящий, понимаешь, штрейкбрехер, а просто так — деревенский парень, прочел объявление компании и потащился в город за длинным долларом.
А тут идем мы: я и Бэд Стродзерс. Мы всегда ходим по двое, а иногда и целыми кучками. Я окликаю парня. «Эй, послушай! — говорю я. — Ищешь работы?» — «Ага», — отвечает. — «Править умеешь?» — «Умею». — «Четверкой?» — «Давай их сюда!» — «Без шуток, — говорю я, — ты на самом деле ищешь работы?» — «Затем и в город приехал». — «Нам как раз такого и нужно; пойдем с нами, мы тебя живо пристроим».
Видишь ли, Саксон, разделаться с ним тут же было неудобно: кварталом выше от нас стоял полисмен — знаешь, тот рыжий. Том Скэнлон,
— и следил за нами во все глаза, хоть и не узнавал. Поэтому мы с Бэдом и увели этого молодца, который хотел отнять у нас работу. Свернули в переулок, — знаешь, за лавкой Кэмпуэлла, — никого нет. Тут Бэд остановился, и мы тоже.
