Билл с такой нескрываемой завистью следил за пловцами загоревшимся взором, что миссис Холл сказала:
— Отчего бы вам не провести эту зиму в Кармеле? Джим вас научит плавать при высокой волне. А он мечтает заняться с вами боксом. Он часами сидит за письменным столом, и ему необходимо поразмяться.
Лишь после заката веселая компания собрала свои котелки и сковородки, вытащила все это на дорогу и уехала. Саксон и Билл смотрели им вслед, пока те не скрылись за первым холмом, и пешие и всадники, — а затем, взявшись за руки, спустились через кусты к своей стоянке. Билл бросился на песок и потянулся.
— Кажется, никогда еще так не уставал, — заметил он, зевая. — Одно я знаю наверно: никогда еще мне не было так весело. За один такой день стоит отдать двадцать лет жизни, а то и больше.
Он протянул руку к лежавшей рядом Саксон.
— Я так гордилась тобой. Билли, — сказала она. — Я ведь никогда не видела, как ты боксируешь. И я совсем не представляла себе что это такое. Железный Человек был все время в твоей власти, а ты не допустил в борьбе ни насилия, ни жестокости. Все это видели и восхищались тобой.
— А ты, скажу тебе, была очень мила. Ты им всем очень понравилась. Даю слово, Саксон, ты пела лучше всех под свое укулеле, и женщинам очень понравилось, а это чего-нибудь да стоит!
Таков был их первый успех в обществе, и они наслаждались им.
— Мистер Холл сказал, что просматривал сборник «Из архивов прошлого», — начала Саксон, — и что моя мать настоящий поэт. Он сказал, что просто удивительно, какие замечательные люди совершили переход через прерии. И очень много говорил о тех временах и о людях, о которых я до сих пор ничего не знала. Оказывается, он прочел все о сражении при Литтл Мэдоу, у него дома есть такая книга. И когда мы вернемся в Кармел, он мне покажет ее.
— А ему в самом деле хочется, чтобы мы вернулись. Знаешь, Саксон, он дал мне письмо к одному человеку, у которого есть клочок казенной земли; этот парень — поэт и хозяйничает на небольшом участке. Мы у него сможем остановиться, и это будет очень кстати, если нас застигнут дожди. И… вот к чему я веду… Холл говорит, что у него есть хибарка; он жил в ней, пока строился его дом. Сейчас ее занимает Железный Человек, но он скоро уедет в какой-то католический колледж, он хочет стать священником, и Холл предлагает нам эту хибарку на сколько мы захотим. И он сказал еще, что я могу делать то же, что делал Железный Человек, и тем же способом заработать себе на жизнь. Холл совсем смутился, когда предлагал мне работу. Он говорит, что работа будет нерегулярная, но мы, мол, поладим. Я помогу ему сажать картофель, сказал он, а потом ужасно обозлился и заявил, что дрова колоть я не буду, это уже его специальность; видно было, что он прямо ревнует, никого к этому делу и подпустить не хочет.
— Миссис Холл говорила мне то же самое, слово в слово. Провести дождливое лето в Кармеле не так уж плохо. А затем ты бы поплавал с мистером Хэзардом.
— Выходит, мы с тобой можем устроиться, где нам только захочется,
— отозвался Билл. — Кармел — уже третье место, где нам предлагают остаться. Теперь я вижу, что не страшно уходить из города, — в деревне каждый найдет работу.
— Каждый хороший работник, — поправила его Саксон.
— Вероятно, ты права, — ответил Билл после некоторого раздумья. — Но все равно — даже дурню легче устроиться в деревне, чем в городе.
— Кто бы мог подумать, что на свете есть такие милые люди, — размышляла вслух Саксон, — даже удивительно.
— Ничего не удивительно, — пустился в рассуждения Билл, — он богач и поэт, он способен дать подножку бегуну на ирландском празднике. Этакий парень и компанию ведет только с такими же, как он сам. Либо он их всех обратил в свою веру. А уж сестрица у него — только что на морском льве не катается! И борется она здорово, она прямо создана для этой индейской борьбы. И жена у него прехорошенькая, верно?
Некоторое время они молча лежали на теплом песке. Билл первый нарушил тишину, и его слова, казалось, явились плодом глубокого размышления:
— Знаешь, Саксон, теперь мне наплевать — попаду я еще хоть раз в жизни в кино или нет.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Саксон и Билл в течение нескольких недель шли все на юг, но в конце концов вернулись обратно в Кармел. Они остановились у Хэфлера, поэта, жившего в мраморном доме, который он построил своими собственными руками. В этом причудливом жилище имелась всего одна комната, стены которой почти целиком были из белого мрамора. Хэфлер готовил себе пищу словно на бивачном костре — в громадном мраморном камине, которым он обычно пользовался для стряпни. Вдоль стен тянулись полки с книгами, и эти полки, как и остальную массивную мебель, он сделал сам из красного дерева и сам обтесал балки потолка. Саксон устроила себе уголок, отделив его одеялами. Поэт собирался уезжать в Сан-Франциско и Нью-Йорк, но задержался на денек, чтобы показать Виллу окрестности и участки казенной земли. В то утро (таксой хотела сопровождать их, но Хэфлер насмешливо заявил, что у нее ноги коротки для таких прогулок. И когда вечером мужчины вернулись, Билл чуть не падал от усталости. Он признался, что Хэфлер прямо загнал его и что с первого же часа он, Билл, бегал за ним высунув язык. Хэфлер считал, что они прошли пятьдесят пять миль.
— Да, но какие мили! — принялся объяснять Билл. — Полдня то в гору, то под гору и почти все время без дорог. А каким шагом! Он был совершенно прав, когда говорил, что у тебя ноги коротки, Саксон, ты бы и первой мили не одолела. А какие места! Мы до сих пор ничего подобного не видели!
Хэфлер ушел на следующий день в Монтери, чтобы сесть в поезд, идущий на Сан-Франциско. Он предоставил им свой мраморный дом — пусть живут всю зиму, если захочется. В день отъезда Хэфлера Билл вознамерился побродить вокруг дома и отдохнуть от вчерашнего путешествия. Он был разбит, все тело ломило, и он поражался выносливости поэта.
— Похоже, в этих местах что ни человек, то рекордсмен, — удивлялся он. — Возьмем к примеру Хэфлера. Он крупнее меня и весит больше, — а вес мешает при ходьбе. Но ему все нипочем. Он говорил мне, что за сутки прошел восемьдесят миль, а за три дня сто семьдесят. Ну и смеялся же он надо мной! Я себя чувствовал прямо мальчишкой перед ним!
— Не забывай. Билли, — утешала его Саксон, — что каждому свое. Уж кто-кто, а ты побиваешь все рекорды. Когда коснется бокса, никому из них не справиться с тобой.
— Ты, должно быть, права, — согласился он. — Но все равно обидно, что поэт оказался лучшим ходоком, чем я, понимаешь ты — поэт!
Они целыми днями бродили по окрестностям, осматривая казенные земли, и в конце концов скрепя сердце решили не брать их. Лесистые каньоны и гигантские утесы хребта Санта-Лучиа пленили Саксон, но она помнила то, что Хэфлер рассказывал ей о летних туманах, которые закрывают солнце на целую неделю или две и держатся здесь месяцами. И потом — отсюда не доберешься ни до какого рынка. До почты, где начинается проезжая дорога, и то много миль, а проезд по ней через Пойнт Сур до Кармела труден и опасен. Билл своим опытным глазом возчика сразу определил, что возить тяжелые грузы по этой дороге — небольшое удовольствие. На участке Хэфлера имелась каменоломня с превосходным мрамором. Он говорил, что, будь поблизости железная дорога, каменоломня представляла бы собою целое состояние, но при данных условиях он готов им подарить это сокровище, если только они пожелают.
Билл мечтал именно о таких поросших травой склонах, на которых бы паслись его лошади и скот, и он не без сожаления покидал эти места, но охотно прислушивался к доводам Саксон в пользу фермы, какую они видели в оклендском кинематографе. Да, он согласен, им нужна именно такая ферма, и они найдут ее, если бы даже им пришлось проискать целых сорок лет.
— Но там непременно должны быть секвойи, — не сдавалась Саксон. — Я просто влюблена в них. И мы прекрасно обойдемся без туманов. А поблизости должно быть хорошее шоссе и железная дорога, не дальше чем за тысячу миль.
Непрерывные зимние дожди продержали их в течение двух недель пленниками в мраморном доме. Саксон рылась в книгах Хэфлера, хотя большая их часть доводила ее до отчаяния своей непонятностью, а Билл отправлялся на охоту с дробовиком поэта. Но он оказался неважным стрелком и еще худшим охотником. Его единственной добычей были кролики, которых ему удавалось убивать в тех случаях, когда они сидели смирно. Еще хуже он владел винтовкой, а ведь ему раз шесть довелось стрелять в оленей и
