завтраку.
— По-видимому, лодка идет хорошо, хотя я ничего не смыслю в морском деле, — сказала Мод, нагнув голову в знак похвалы моему искусству.
— Все это хорошо, пока мы идем бейдевинд, — объяснил я, — но если мы пойдем быстрее, например при полном бакштаге, то мне придется все время править рулем.
— Должна признаться, что ничего не понимаю в этих технических подробностях, — заметила Мод. — Но вывод мне ясен, и он мне не нравится. Вы не можете сидеть на руле круглые сутки. Поэтому после завтрака я хочу взять первый урок. А потом вы ляжете и будете спать. Мы установим вахты, как на кораблях.
— Не знаю, как мне учить вас, — протестовал я. — Ведь я и сам только учусь. Когда вы доверились мне, вы не подумали о том, как у меня мало опыта в управлении маленькой лодкой. Я в первый раз берусь за эту задачу.
— В таком случае, сэр, мы будем учиться вместе. И так как вы на целую ночь опередили меня, то должны поделиться со мной тем, чему уже успели научиться. А теперь — за завтрак! И разыгрывается же аппетит на воздухе!
— Кофе не будет, — с сожалением сказал я, передавая ей морской сухарь с маслом и ломтиком языка. — Не будет у нас ни чая, ни супа, ничего горячего, пока мы не доберемся до берега.
После скромного завтрака, завершенного чашкой холодной воды, Мод взяла урок управления лодкой. Уча ее, я многому научился и сам. Она оказалась способной ученицей и вскоре уже умела держать курс, управлять парусом и отдавать шкот при слишком сильных порывах ветра.
Утомившись, она передала весло мне. Я убрал было одеяла, но она опять разостлала их на дне лодки. Покончив с этим делом, она сказала:
— А теперь в постель, сэр! Вы будете спать до завтрака, то есть до обеда, — поправилась она, вспомнив порядок дня на «Призраке».
Что мне оставалось? Она настаивала и повторяла свое «пожалуйста, пожалуйста», пока я не передал ей весло. Я испытывал чисто физическое наслаждение, когда улегся в постель, приготовленную ее руками. Сквозь овладевшую мной дремоту я созерцал овальное лицо, обрамленное рыбачьей шапкой, выделявшееся то на фоне серых облаков, то на фоне принявшего также серый оттенок моря, а потом… очнулся с сознанием, что спал.
Я взглянул на часы. Был час дня. Я проспал семь часов! А она семь часов правила лодкой! Принимая от нее весло, я сначала должен был разогнуть ее окоченевшие пальцы. Она исчерпала весь небольшой запас своих сил и теперь не могла пошевелиться. Я должен был оставить парус, помочь ей добраться до постели и отогреть ей руки.
— Я так устала! — вздохнула она и бессильно опустила голову.
Но в следующий миг выпрямилась.
— Не вздумайте бранить меня, — с шутливым вызовом произнесла она.
— Надеюсь, я не выгляжу сердитым, — серьезно ответил я. — Смею вас уверить, что я ни капли не сержусь.
— Н-нет, — произнесла она, — но на вашем лице упрек.
— В таком случае у меня честное лицо, выражающее то, что я чувствую. Вы поступили нехорошо по отношению к себе и ко мне. Как я могу теперь доверять вам?
Она виновато посмотрела на меня.
— Я буду паинькой, — сказала она, словно нашаливший ребенок. — Я обещаю…
— Повиноваться, как матрос повинуется капитану?
— Да, — ответила она. — Это было глупо с моей стороны, я знаю.
— Обещайте мне еще кое-что, — продолжал я.
— Охотно.
— Обещайте мне не говорить так часто «пожалуйста, пожалуйста». А то вы быстро подорвете мой авторитет.
Она рассмеялась довольным смехом. Она уже и сама заметила силу этого слова.
— Это хорошее слово… — начал я.
— Но я не должна злоупотреблять им, — перебила она.
Слабо улыбнувшись мне, она снова опустила голову. Я оставил весло, чтобы подоткнуть одеяло ей под ноги и накрыть лицо. Ведь она такая слабенькая. Я с сомнением поглядел на юго-запад и подумал о шестистах милях тяжелых лишений, отделявших нас от берега. О, если бы дело ограничилось одними лишениями! Шторм мог разыграться каждую минуту и погубить нас. Но я не боялся. Я не был спокоен за будущее, оно представлялось мне крайне сомнительным, но все же я не испытывал страха. «Все обойдется, все обойдется», — без конца повторял я себе.
Во второй половине дня ветер стал свежее, поднялись волны, и мне пришлось усиленно бороться с ними. Впрочем, большой запас провизии и девять бочонков воды придавали лодке устойчивость, и я шел под парусом, пока это не стало слишком опасным. Но потом я спустил его.
Уже под вечер я заметил на горизонте с подветренной стороны пароходный дымок; это мог быть или русский крейсер, или разыскивавшая «Призрак» «Македония». Солнце весь день пряталось, было страшно холодно. К ночи надвинулись густые тучи, ветер все более крепчал, и нам пришлось ужинать в рукавицах, причем свободной рукой я управлял рулем, ни на минуту не выпуская его.
Когда стемнело, лодка не могла больше бороться с волнами и ветром. Я с сожалением убрал парус и принялся делать из него плавучий якорь. Это была нехитрая штука, о которой я слыхал от охотников. Свернув парус и крепко связав его с мачтой, реей и двумя парами запасных весел, я бросил все это за борт. Линем это приспособление было привязано к корме. Мало выступая из воды и меньше подвергаясь поэтому действию ветра, оно задерживало ход лодки и направляло ее нос против волн и ветра. Такое положение лодки при бурном море является самым безопасным.
— Что же теперь? — весело спросила Мод, когда я справился со своей задачей и снова надел рукавицы.
— А теперь мы уже не плывем к Японии, — ответил я. — Нас несет к юго-востоку со скоростью не меньше двух миль в час.
— Это составит до утра лишь двадцать четыре мили, — заметила она, — и то, если этот ветер продержится всю ночь.
— Да, но это составит сто сорок миль, если такая погода продержится трое суток.
— Не продержится, — успокоительно решила она. — Ветер повернет и будет дуть как следует.
— Море — великий предатель.
— А ветер? Я слышала, как вы красноречиво расхваливали пассаты.
— Я жалею, что не захватил с собой хронометра и секстанта Вольфа Ларсена, — мрачным тоном произнес я. — Когда мы идем на парусах в одном направлении, ветер сносит нас в другом, а течение — в третьем, то трудно учесть, что из этого получится. Так мы скоро сможем ошибиться и на пятьсот миль.
После этого я попросил у нее прощения и обещал больше не падать духом. Уступая ее просьбам, я оставил ее на вахте до полуночи, но, прежде чем улечься, закутал ее в одеяло и в непромокаемый плащ. Я спал только урывками. Волны подбрасывали лодку, я слышал их шум у борта, а брызги ежеминутно обдавали нас. Тем не менее, — думал я, — это не плохая ночь; она ничто по сравнению с теми ночами, которые выпадали на мою долю на «Призраке», и с теми, которые, быть может, предстояли нам на этой скорлупе. Ее обшивка была толщиною всего в три четверти дюйма. От морского дна нас отделял лишь слой дерева тоньше одного дюйма.
И все-таки — я утверждаю и готов повторять это — я не боялся. Страх, который нагоняли на меня Вольф Ларсен и Томас Мэгридж, теперь прошел. Появление в моей жизни Мод Брюстер переродило меня. В конце концов, думал я, лучше и прекраснее любить, чем быть любимым, и только это чувство заставляет человека дорожить жизнью и ненавидеть смерть. Я готов был пожертвовать своей жизнью ради другого существа, и все-таки — странный парадокс! — мне никогда так не хотелось жить, как теперь, когда я так мало ценил свою жизнь. Сквозь дремоту я старался проникнуть взглядом в темноту, где, я знал, приютилась у кормового весла Мод и смотрит на пенящееся море, готовая каждую минуту окликнуть меня.
