Мод укоризненно покачала головой. Но в этот миг рука Вольфа Ларсена высвободилась из моей и стальным кольцом обхватила мою кисть. В безотчетном ужасе я дико вскрикнул. На лице Вольфа Ларсена появилось злорадное и торжествующее выражение, и свободной рукой он с силой притянул меня к себе.
Он отпустил мою кисть, но сжал меня так, что я не мог пошевелиться. Вдруг его свободная рука сдавила мне горло, и я испытал весь ужас предсмертных мук, навлеченных на меня моей глупостью. Зачем я поверил ему и приблизился к его страшным рукам? Но вдруг я ощутил прикосновение других рук к моему горлу. Это была Мод, тщетно старавшаяся оторвать от меня душившие меня руки. Вскоре она отказалась от своей попытки и издала вопль от страха и беспредельного отчаяния. Такие вопли я слышал, когда тонул «Мартинес».
Мое лицо было прижато к груди Вольфа Ларсена, и я ничего не видел, но слышал, как Мод повернулась и быстро побежала по палубе. Дальнейшее произошло очень быстро. Я еще не потерял сознания и через минуту услышал ее возвращающиеся шаги. И вдруг я почувствовал, что тело Ларсена ослабело. Он дышал с трудом, и грудь его опустилась под моей тяжестью. Его рука отпустила мое горло, он попытался схватить меня еще раз, но не мог. Его воля была сломлена. Он потерял сознание.
Я откатился в сторону и, лежа на спине, тяжело дышал и моргал от солнечного света. Мод была бледна, но владела собой и смотрела на меня со смешанным чувством тревоги и облегчения. В руках у нее была охотничья дубинка. Заметив мой взгляд, Мод выронила ее, как будто она жгла ей пальцы. Радостное чувство наполнило мою душу. Это действительно была моя жена, моя подруга, боровшаяся за меня, как боролась бы жена пещерного человека. В ней проснулся первобытный инстинкт, до сего времени заглушенный смягчающим влиянием культурной жизни.
— О милая! — вскричал я, поднявшись на ноги.
В следующую секунду она была в моих объятиях и судорожно всхлипывала на моем плече. Я смотрел на ее пышные каштановые волосы, озаренные солнцем, и блеск их был для меня дороже всех царских сокровищ. Нагнувшись, я нежно поцеловал их, так нежно, что она и не заметила.
Но затем я опомнился. В сущности, это были лишь слезы облегчения от того, что прошла опасность. Будь я ее отцом или братом, я повел бы себя так же. Кроме того, время и место не подходили для объяснений, и я хотел завоевать себе больше права для признания в любви. Я еще раз нежно поцеловал ее волосы и почувствовал, что она освобождается из моих объятий.
— На этот раз припадок настоящий, — сказал я, — вроде того, после которого он ослеп. Сначала он притворялся и этим вызвал припадок.
Мод хотела поправить ему подушку.
— Подождите, — остановил я ее. — Теперь он беспомощен и в нашей власти. Так это должно остаться и впредь. С этого дня в каютах будем жить мы, а Вольф Ларсен переселится на кубрик.
Я подхватил его за плечи и потащил к трапу. По моей просьбе Мод принесла веревку, с помощью которой я и спустил его на кубрик. С большим трудом мы общими усилиями взгромоздили его на койку.
Но это было не все. Я вспомнил про лежавшие в его каюте наручники, которыми он сковывал матросов вместо старинных корабельных кандалов. Когда мы оставили его, он был скован по ногам и рукам. Впервые за много дней я вздохнул свободно. Гора свалилась с моих плеч. Я чувствовал, что этот случай сблизил меня с Мод.
Глава XXXVII
Мы немедленно переселились на борт «Призрака», заняли наши старые каюты и начали стряпать в камбузе. Заключение Вольфа Ларсена пришлось как нельзя кстати: бабье лето быстро кончилось и сменилось дождливой и бурной осенью.
Мы устроились очень удобно, а стрелы с подвешенной к ним фок-мачтой окрыляли нас надеждой на успех.
Теперь, когда мы сковали Вольфа Ларсена, это оказалось совсем ненужным. Как и после первого припадка, теперь наступил полный упадок сил. Мод заметила это, когда под вечер пошла накормить больного. Он выказывал признаки сознания, но, заговорив с ним, она не дождалась ответа. Он лежал на левом боку и, по-видимому, страдал. Беспокойным движением он повернул голову вправо, и, когда его левое ухо отделилось от подушки, к которой было прижато, он сразу услыхал Мод и подозвал ее к себе.
— Знаете ли вы, что оглохли на правое ухо? — спросил я.
— Да, — твердо ответил он, — и не только это. У меня отнялась вся правая сторона. Она словно заснула. Я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой.
— Опять притворяетесь? — сердито спросил я.
Он покачал головой, и губы его скривились в странной усмешке. Это действительно была кривая усмешка, так как он улыбался только левой стороной лица, в то время как мускулы правой оставались неподвижными.
— Это была последняя забава Волка, — сказал он. — Я парализован и никогда не смогу ходить… О, только та сторона, — добавил он, как будто угадывая мой подозрительный взгляд, который я бросил на его левую ногу, шевелившуюся под одеялом.
— Это случилось не вовремя, — продолжал он. — Я хотел сначала покончить с вами, Горб, и думал, что на это у меня хватит сил.
— Но зачем? — спросил я, охваченный ужасом и любопытством. Опять кривая улыбка исказила его строгие губы.
— О, лишь для того, чтобы жить, чтобы действовать, до конца чувствовать себя бoльшим куском закваски и сожрать вас! Но умереть так…
Он пожал плечами или, вернее, одним плечом. Подобно улыбке, это движение тоже вышло кривым.
— Но чем вы объясняете это? — спросил я. — Где источник вашей болезни?
— Мозг, — тотчас ответил он. — Этим я обязан проклятым головным болям.
— Это были лишь симптомы, — заметил я.
Он кивнул головой.
— Я не могу понять, в чем дело. Я никогда в жизни не болел. Но с моим мозгом произошло что-то неладное. Рак или какая-то другая опухоль пожирает и разрушает его. Она поражает мои нервные центры, поражает их шаг за шагом. Я уже не вижу, слух и осязание покидают меня; если так пойдет и дальше, я скоро перестану говорить. И таким я буду лежать здесь, беспомощный, но все же живой.
— Когда вы говорите, что вы здесь, вы как будто говорите о своей душе, — заметил я.
— Чепуха! — возразил он. — Это просто показывает, что мои высшие мозговые центры еще не затронуты болезнью. Я не утратил памяти, могу мыслить и рассуждать. Когда кончится и это, меня не станет. Душа!
Он язвительно рассмеялся, потом повернул голову налево, показывая этим, что не желает больше разговаривать.
Мы с Мод снова принялись за работу, подавленные его страшной участью. Это казалось нам возмездием за его жестокости. Нас охватило глубоко торжественное настроение, и мы говорили между собой шепотом.
— Вы могли бы снять наручники, — сказал в этот вечер Вольф Ларсен, когда мы навестили его. — Теперь это не опасно, я паралитик. Мне остается только ждать пролежней.
Он улыбнулся своей кривой улыбкой, и Мод в ужасе отвернулась.
— Вы знаете, что у вас кривая улыбка? — спросил я, зная, что Мод придется ухаживать за ним, и желая избавить ее от неприятного зрелища.
— Тогда я больше не буду улыбаться, — спокойно ответил он. — Это меня не удивляет. Правая щека уже с утра онемела.
— Значит, у меня кривая улыбка? — продолжил он. — Ну, что же! Считайте, что я улыбаюсь внутренне, душой, если хотите. Вообразите, что я и сейчас улыбаюсь.
