полутора миллиардов литров всевозможных спиртных напитков. Не желая подвергать машину воздействию последствий, я поставил ее на прикол и отдал свое тело во власть общественного транспорта.
День выдался какой-то дурацкий – тяжелый, утомительный и бестолковый. Куча дел, а ничего из проделанного так и не удалось выполнить как следует и до конца. Бывают такие дни. Вот уже и последний гонорар почти съеден текущими и незапланированными расходами. Чья-то мудрость гласит, что период полураспада денежной массы равняется неделе и никак не зависит от первоначальной величины этой массы. Верно, черт побери.
Тем временем народ еще праздновал «Старый Новый год». Хотя почему – старый? Он вполне новый по ныне действующему в православной церкви календарю. Именно по этому календарю пять дней назад у нас отмечали рождество. Никто же не называл его «старым рождеством», хотя праздновали его двадцать пятого декабря по тому же самому календарю, что сейчас отмечают «Старый Новый год». Абсурд конечно, но всем привычный абсурд.
Я дремал в практически пустом морозном трамвае. Отопление не работало. Говорят, скоро трамваи вообще ликвидируют. Совсем. И это всеобщая практика, не только в Москве. Например, в Рязани трамвайное движение прекращено полностью, а вся инфраструктура будет в ближайшее время демонтирована, если уже не демонтирована. Убыточны и малоэффективны трамваи. В Питере они вон тоже дышат на ладан, новых линий нет, а старые чинят долго и больно. Это притом, что Петербург внесен в книгу рекордов Гинесса, как город с самыми протяженными трамвайными путями. Но и людям трамвай перестал нравиться, причем сразу по двум причинам – транспорт этот стал медленным и дискомфортным. Иногда – ненадежным и опасным. Но не только самих пассажиров раздражает нынешний трамвай. Жители домов, что рядом с путями, постоянно сетуют на шум и вибрацию. Кроме того, трамвай нервирует городских чиновников: глубоко убыточен, требует хронического внимания, затрат на ремонт, замену линий проводов и самих путей. Но наиболее крупная категория граждан, у которых трамвай вызывает настоящую ненависть – это мы, хозяева легковушек. Среди водителей со стажем, пожалуй, нет такого, который ни разу не порвал бы шину на рельсах. А кто из автовладельцев не чертыхался, проезжая трамвайные перекрестки?
Кроме еще одного пассажира – неподвижно сидящего в другом конце мужика – в салоне никого больше не было. Человек опустил голову на грудь и зарылся лицом в собственный ворот. За все время моего пути гражданин не проявил никаких признаков жизни. Возможно, мой попутчик крепко спал от усталости, или упился до состояния комы, или может, он давно умер от переохлаждения – я выяснять не пытался. Окна покрывал плотный слой белого матового льда, и только в небольшие протаявшие окошечки можно было разглядеть темную местность за окном. Сейчас одиннадцать вечера или ночи, если хотите. Дребезжание движения и пар изо рта. Это стало уже привычным для меня – ехать домой в столь поздний час. Читать я не мог – не хватало света, мерзли руки, да и не хотелось лезть за книгой. Всего-то четыре остановки – уж переживу как-нибудь, зато появилась возможность немного подумать. Как всегда мои мысли плавно уплывали, хватались друг за друга и уводили куда-то совсем далеко в сторону.
Спать хотелось просто фантастически. Очевидно, отвык уже от работы, вот и устал с непривычки. Может, уже замерзаю? Скоро выходить – моя остановка – «стация Ленинский проспект, южный выход». Не проспать бы.
Еще надо бы позвонить старым друзьям – у них сегодня дата свадьбы, нужно поздравить.
За последние десять лет я почти растерял всех своих друзей. Кто-то преждевременно умер, у кого-то поменялись жизненные приоритеты и внутренние убеждения, кто-то обрел просветление и ушел в крутую эзотерику, религию и мистицизм, а с кем-то прервал контакты без особых на то причин. Кое-кто перестал общаться сам, так и не прояснив ситуации. Настоящие друзья появляются только в детстве, юности и ранней молодости. Если не сохранить эту дружбу впоследствии, то новых, полноценных друзей уже не возникнет. Никогда. А дружба – это вообще-то нелегкий труд, требующий постоянных усилий. Поэтому надо стараться. Необходимо быть терпеливым, иногда даже снисходительным. Нужно отставлять в сторону личную гордыню и признавать иногда свои мнимые ошибки, часто прекрасно осознавая собственную правоту. Нужно уметь бросить все дела, забыть про срочные встречи, и, если кому-то из друзей понадобится помощь, быстро переключиться. Надо уметь заинтересованно слушать друга, рассказывающего про себя и молчать о себе любимом, если другу это сейчас не интересно. Необходимо развить внутреннее умение закрывать глаза на мелкие обиды, сделанные не со зла, научиться говорить другу правду, пусть и неприятную для него и временами вспоминать о своем друге. И друг, чтобы иметь честь быть им, обязан делать всё то же самое. Такова общая схема, которая зачастую не срабатывает. Вот друзья и пропадают. Дружба вообще сильно обесценилась за последнее время. Друзей заменили виртуальные интернет- френды.
Поток мыслей прервался: трамвай раскрыл свои двери – пора выходить.
Дальше – метро и домой.
На каком-то автопилоте я вышел из вагона, быстро проскочил мимо многочисленных торговых киосков, проследовал до наземного павильона метро стации «Ленинский проспект». Холодно. По современным московским меркам вечер выдался довольно ветреным и морозным, вовсю мела метель. Красное цифровое табло над входом сообщало интересующимся: «23:10 -25°C». Ни о чем конкретном не думая, прошел через турникеты, спустился на станцию, сел на скамеечку и с наслаждением расслабился. Здесь тепло. Поезда нет – в это время они ходят уже нечасто.
Кто-то не поленился подсчитать, что веселый человек в среднем улыбается полтора часа в день. Все остальное время либо испытывает безразличие, либо негатив. Либо спит в метро. Совсем тихо, исподволь, груз дня оказал свое предательское действие – я закрыл глаза, стараясь посидеть просто так и спокойно остановить внутренний мысленный монолог…
Как-то незаметно для себя заснул.
Мне приснилось нечто странное и непонятное. Вначале какое-то вступление, но столь туманное и разрозненное, что вспомнить нет никакой возможности. А в заключительной части сна стоял нестерпимо солнечный, чуть морозный зимний день и почему-то в Петербурге. Видимо накануне вечером мела вьюга и выше колена надула свежих сугробов, по которым я с трудом шел от универсама к супермаркету. Зачем? Не знаю. Еще и проблемы – надо разменять купюру в сто евро и купить какое-то приспособление для фотоаппарата, которое стоило тридцать евро семьдесят центов. А сдачи нет. Супермаркет оказался вовсе не тот, что сейчас, а времён конца советской власти. Продавщицы смотрелись сердито и по-советски: сонные, толстые, с грубо накрашенными губами, в неопрятных халатах, недовольные, будто отдавали мне свои деньги. Ничего там не купил и пробирался обратно через сугробы, солнце и мороз. Солнце слепило. Темных очков не было. По дороге набрел на невесть как взявшийся тут частный бревенчатый дом. Добротный, крепкий. У входа женщина в пуховом платке, ватнике и в валенках, широкой лопатой расчищала дорожку к двери. Вдруг из дома вышла молоденькая девушка, ее дочь. Девушке лет двадцать. Она с длинными ярко-рыжими непокрытыми волнистыми волосами, в красной куртке и в джинсах со стразами, а в тонких пальцах листок бумаги. Ее мама прекратила грести снег, восстановила дыхание, отобрала у дочери листок, прочитала и вдруг произнесла: «Фу, какая пошлость! Разве можно так писать: „Мой папа ушел от нас в день сурка“?» Дочь забрала листок и молча пошла назад в дом, видимо собралась редактировать, но тут же обернулась и сказала: «Ваши документики…»
– Ваши документики, гражданин!
Неказистый с виду милиционер с двумя маленькими звездочками поперек погона трогал меня резиновой дубинкой за плечо. Обычный мент, низкорослый и какой-то корявый. Привычный всегда послушно подчиняться представителям власти, я автоматически полез во внутренний карман, нащупал паспорт, извлек и протянул человеку в форме. Принимая из моих рук документ, блюститель порядка смотрел пустыми, оловянными, ничего не выражающими глазами прямо на меня. Потом он переключился на паспорт и начал его листать. Покуда служитель закона вникал в подробности моего документа, я вспоминал недавние события. Что ж там еще было-то?
– Москва, значит. А к нам надолго? – лейтенант вернул паспорт прямо в руки. Видимо принял за приезжего.
– А? В смысле? – спросил я, засовывая паспортную книжечку обратно в карман куртки.
– Надолго в Питер?
– Через пару дней назад, – ляпнул я, не думая ни о чем. Мыслей не было, голова – словно пустая бочка. – Это «Ленинский проспект»? – вырвался глупый вопрос.
