причинили зло. Ни одно живое существо не заслуживает такого обращения. Тебя заставили пройти через ад, забрали с твоей планеты, чтобы ты сражался на чужой войне. Тебя били, пытали и морили голодом. Вина за всю твою боль и страдания лежит на них. У нас с тобой есть то, что нас связывает. Нам обоим принесли зло эти монстры».
Я всеми силами пытаюсь донести до него мои собственные образы, то, что я видел и чувствовал. Чудовище не отворачивается. Мои мысли каким-то образом доходят до него. Я показываю ему Лориен, огромный океан и зеленые холмы, полные жизни и кипучей энергии. Животных на водопое у холодных голубых рек. Гордый народ, живущий в гармонии. Я показываю ему ад, который за этим последовал, истребление мужчин, женщин и детей. Могадорцы. Хладнокровные убийцы. Драконовские ненавистники, уничтожающие все, что оказывается на пути у их безрассудства и жалких амбиций. Уничтожающие даже собственную планету. Где предел этому? Я показываю ему Сару и все мои чувства к ней. Счастье и блаженство — вот что я с ней ощущаю. И боль от того, что вынужден ее покинуть, — и все из-за них. «Помоги мне, — говорю я. — Помоги мне остановить эти смерти и истребление. Давай сражаться вместе. У меня совсем мало сил, но если ты будешь со мной, то и я буду с тобой». Чудовище поднимает голову к небу и ревет. Это долгий и глубокий рев. Могадорцы чувствуют, что происходит, и больше не собираются ждать. Их оружие начинает стрелять. Я смотрю туда и вижу, что одна из пушек нацелена прямо на меня. Она стреляет, и на меня летит белая смерть, но чудовище вовремя опускает голову и принимает выстрел на себя. Его лицо скручивается от боли, глаза плотно зажмуриваются, но почти тут же снова открываются. На этот раз в них видна ярость. Я падаю лицом в траву. Меня что-то задело, но я не знаю что. Позади меня Генри кричит от боли, его отбросило на десять метров, он лежит в грязи, лицом вверх, его тело дымится. Я не представляю, что поразило его. Что-то большое и смертоносное. Меня охватывают паника и страх. «Не Генри, — думаю я. — Пожалуйста, не Генри».
Зверь наносит мощный удар, который убивает нескольких солдат и громит их оружие. Еще один рев, я смотрю вверх и вижу, что глаза зверя стали красными и сверкают яростью. Возмездие. Мятеж. Он бросает взгляд на меня и быстро бежит, преследуя тех, кто держал его в плену. Ружья сверкают выстрелами, но многие быстро замолкают. «Убей их всех, — думаю я. — Сражайся честно и благородно и убей их всех».
Я поднимаю голову. Берни Косар неподвижно лежит на траве. Генри, в десяти метрах от меня, тоже неподвижен. Я упираюсь рукой в траву и ползу по полю к Генри, толкая себя сантиметр за сантиметром. Когда я добираюсь до него, его глаза чуть приоткрыты, каждый вдох дается с борьбой. Изо рта и носа текут струйки крови. Я беру его на руки и кладу себе на колени. У него совсем слабое тело, и я чувствую, что он умирает. Его глаза открываются. Он смотрит на меня, поднимает ладонь и прижимает к моей щеке. В ту же секунду я начинаю плакать.
— Я здесь, — говорю я.
Он пытается улыбнуться.
— Прости, Генри, — продолжаю я. — Прости меня. Мы должны были уехать, когда ты хотел.
— Ш-ш-ш, — отвечает он — Это была не твоя вина.
— Прости, — выговариваю я сквозь всхлипывания.
— Ты был замечателен, — шепчет он. — Просто замечателен. Я всегда знал, что так и будет.
— Нам нужно довести тебя до школы, — говорю я. — Может, там Сэм.
— Слушай меня, Джон. Все, — произносит он, — все, что тебе нужно знать, находится в Ларце. Письмо.
— Еще не конец. Мы справимся.
Я чувствую, что он начинает уходить. Я трясу его. Его глаза через силу открываются. Струйка крови течет у него изо рта.
— То, что мы приехали в Парадайз, не было случайностью. — Я не знаю, что он имеет в виду. — Прочти письмо.
— Генри, — говорю я, протягивая руку и вытирая кровь у него с подбородка.
Он смотрит мне в глаза.
— Ты — Наследие Лориен, Джон. Ты и другие. Единственная надежда, которая осталась у планеты. Секреты, — произносит он и заходится в кашле. Еще кровь. Его глаза снова закрываются. — Ларец, Джон.
Я крепко прижимаю его к себе. Его тело становится вялым. Дыхание такое слабое, что это почти и не дыхание.
— Мы вернемся вместе, Генри. Я и ты, я обещаю, — говорю я и закрываю глаза.
— Будь сильным, — продолжает он, тут же начинает слабо кашлять, но все равно старается говорить. — Эта война… Можно победить… Найди других… Шестая… То могущество, что… — произносит он и умолкает.
Я пытаюсь встать, держа его на руках, но у меня нет никаких сил, их едва хватает на то, чтобы дышать. Вдалеке я слышу рев чудовища. Пушки все еще стреляют, звуки доносятся из-за трибун стадиона, там же сверкают и вспышки, но с каждой минутой стрельба убывает, и в конце остается звук только одной пушки. Я опускаю Генри на своих руках. Я кладу руку ему на щеку, он открывает глаза и смотрит на меня — я знаю, что в последний раз. Он слабо дышит и медленно закрывает глаза.
— Я бы не хотел пропустить ни секунды из того, через что мы прошли, малыш. Даже в обмен на всю Лориен. Даже в обмен на весь чертов мир, — говорит он, и, когда последнее слово слетает с его губ, я знаю, что его больше нет. Я сжимаю его в объятиях, трясу, плачу, меня охватывают отчаяние и безнадежность. Его рука безжизненно падает на траву. Я прижимаю его голову к своей груди, качаюсь взад и вперед и плачу так, как не плакал никогда прежде. Кулон у меня на шее светится голубым, на долю секунды тяжелеет, а потом меркнет и возвращается в обычное состояние.
Я сижу на траве и держу Генри, когда замолкает последняя пушка. Боль покидает меня и с холодом ночи я чувствую, что и сам начинаю угасать. Надо мной светят луна и звезды. Ветер доносит какое-то хихиканье. Я прислушиваюсь. Поворачиваю голову в сторону звука. Сквозь головокружение плывущим взглядом я различаю скаута в пяти метрах от меня. Длинное пальто, шляпа, надвинутая на глаза. Он сбрасывает пальто и снимает шляпу, обнажая бледную безволосую голову. Он тянется за спину и достает из-за пояса охотничий нож с лезвием не короче тридцати сантиметров. Я закрываю глаза. Мне уже все равно. Скрежещущее дыхание скаута приближается, три метра, потом полтора. А потом шаги останавливаются. Скаут стонет и начинает издавать какие-то булькающие звуки.
Я открываю глаза, скаут так близко, что я чувствую его запах. Нож выпадает из его рук, а из того места в груди, где, я думаю, должно быть сердце, торчит конец мясницкого ножа. Нож вытаскивают. Скаут падает на колени, потом на бок и обращается в кучу пепла. За ним, держа нож в дрожащей правой руке, со слезами на глазах стоит Сара. Она кидает нож, бросается в мою сторону и обхватывает меня руками, мои же руки обнимают Генри. Я держу Генри, когда моя собственная голова падает, и все меркнет и пропадает. Бой закончился, школа разрушена, деревья попадали, трава на футбольном поле усеяна кучами пепла, а я все еще держу Генри. А Сара держит меня.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Мелькают образы, и каждый приносит свою печаль или свою улыбку. Иногда и то, и другое. В худшем случае это непроглядная тьма, а в лучшем — такое яркое счастье, что даже режет глаза. Образы приходят и уходят, словно на невидимом проекторе, который прокручивает чья-то рука. Один образ, потом другой. Сухой щелчок шторки проектора. Теперь стоп. Останови этот кадр. Вырежь его, держи рядом с собой и смотри, смотри, черт тебя побери. Генри всегда говорил: ценность памяти определяется той печалью, которую она вызывает.
Теплый летний день, прохладная трава и солнце высоко в безоблачном небе. От воды дует ветерок, принося морскую свежесть. К дому подходит мужчина, в руке у него портфель. Это молодой человек, каштановые волосы коротко подстрижены, свежевыбрит, одет по погоде. Похоже, он нервничает, судя по тому, что все время перекладывает портфель из одной руки в другую, и по тонкой поблескивающей пленке пота на лбу. Он стучится в дверь. Ему отвечает мой дедушка, открывает дверь, впускает, потом закрывает
