поддерживаемая только горьковатым отваром, что давала ему среброволосая жрица друсов — та, которую он в своих снах звал Друзиллой.
Ее настоящее имя было Канаки. Она назвала его Блейду в одну из редких минут бодрствования, перед тем, как он в очередной раз выпил теплую горькую жидкость, погружавшую его в состояние полусна. В каком-то дальнем уголке сознания билась мысль о том, что лекарственное питье, которое дает ему жрица, борется с ядом, спасая его жизнь. Он походил сейчас на корабль в бурном море — такой же, как уносившее его вдаль судно, беспомощное перед морскими волнами, слишком слабое, чтобы сопротивляться урагану. Блейд тоже не мог сопротивляться. И — не хотел; таким, по-видимому, было действие коварного зелья. Мозг его словно погрузился в спячку, воля и разум дремали, могучие мускулы казались бессильными, словно тело было набито ватой.
То был первый день на борту корабля или, возможно, пятый — Блейд потерял чувство времени, — когда он смутно ощутил её присутствие. Жрица регулярно навещала его, всегда с кувшином горьковатого отвара, наблюдая за тем, чтобы сознание не вернулось к нему полностью. Блейд, одиноко блуждавший в океане боли, каждый раз приветствовал её появление. Горькое зелье означало, что жжение в боку и ужасные судороги, сотрясавшие его тело, на время отступят.
Прохладная ладонь на лбу. Нежные, гладкие, как шелк, пальцы.
Горьковатый вкус на губах, тряпка, отжатая в кувшине с холодной водой, умеряющая жар горящую плоть… Потом она сидела рядом с неуклюжей койкой, держа его за руку и рассматривая своими топазовыми глазами, в которых вспыхивали золотистые искорки. Белый капюшон был откинут назад, волосы серебряным водопадом спадали на плечи, и Блейд не мог отвести взгляд от её прекрасного лица. В такие моменты ему было все равно: жить или умереть.
Белое одеяние скрывало её груди, однако раненый, вспоминая свой сон среди сарумвилских болот, знал, как они тверды и холодны. Но он был слишком слаб, чтобы коснуться их рукой.
Из ложбинки между грудями она доставала золотой медальон с резным изображением лунного серпа, заключенного в орнамент из дубовых листьев. Он свисал с её молочно-белой шеи на тонкой цепочке из золота. Длинные пальцы с окрашенными голубым ногтями играли с медальоном, мягко раскачивая его взад и вперед над лицом Блейда. Он следил глазами за маленьким блестящим диском, словно за маятником часов, отсчитывающих секунды его жизни.
Она всегда начинала одинаково, одними и теми же словами, низким звучным голосом.
— Я — Друзилла, повелитель Блейд. Это — мой титул, не имя. Меня зовут Канаки. Друзилла — глава над всеми друсами в этой стране и в тех странах, что лежат за морем…
В первый раз на этом месте Блейд шевельнул губами, пытаясь что-то произнести. Но прохладная, надушенная рука коснулась его рта, и больше он не делал таких попыток. Теперь уже он не хотел говорить; он жаждал лишь слушать этот журчащий хрустальный голос, похожий на отзвуки небесного хорала — голос, который перечислял его грехи и отпускал их, обещал в будущем счастье, покой и наслаждение — самое величайшее наслаждение, которое он когда-либо испытывал. Блейд жил ради этого наслаждения и с трепетом ждал его; и оно приходило — каждый раз перед тем, как Друзилла удалялась к себе на долгие ночные часы.
В тот день — он не знал, что пошли уже десятые сутки странствий, и что шторм начал стихать — она начала в обычной манере. Она произносила те же самые слова, никогда не меняющиеся, словно хотела навечно запечатлеть их в памяти раненого. Золотой медальон раскачивался перед глазами, и зрачки Блейда безучастно следили за ним. Внезапно смутное воспоминание кольнуло его; он почти понял, что жрица делает с ним. Это называлось…
Усилие разума было слишком тяжелым, и Блейд утомленно прикрыл глаза. Тонкий палец с голубым ногтем коснулся его век, приказывая им подняться. Она продолжала говорить тихим, монотонным голосом, словно читала привычную молитву:
— Ты убил жрицу друсов, повелитель Блейд. Доказательств нет, но они не нужны, когда обвиняет Друзилла. Но я не обвиняю, хотя уверена, что ты виновен. Ты убил старую жрицу в лесу, около священной поляны. За это ты заслужил смерть — смерть после мучительной пытки. Никто не спасет тебя, никто не поможет тебе, никто не укроет тебя — потому что никто не смеет бросить вызов друсам.
Но это останется нашим секретом, повелитель Блейд. Только нашим — и принцессы Талин, но она еще ребенок и не собирается вредить тебе. Никто не узнает, что ты убил жрицу друсов, и тебе не грозит ужасная кара — до тех пор, пока мы понимаем друг друга.
Блейд снова прикрыл глаза, и опять она легким касанием пальцев заставила его приподнять веки. Маленький блестящий медальон продолжал раскачиваться, притягивая его взгляд, подчиняя волю. Боль исчезла, и сейчас он плыл на волнах эйфории, предчувствуя наслаждение. Скоро… совсем скоро она кончит говорить и сделает ЭТО!
— Последнее время в Альбе были большие волнения… во всех королевствах, в доменах Беаты и Ликанто, и за проливом… А теперь в землях Вота… Нашлись люди, которые осмеливаются, впервые от начала мира, открыто поносить друсов… выступать против них. Ужасный грех, повелитель Блейд! Его нужно вытоптать с корнем!
Медальон продолжал раскачиваться словно маятник.
— Но для этого нужны воины, много воинов. Наше же владение — умы людские, чудесная власть над разумом и мыслями… Я хотела использовать Геторикса, прозванного Краснобородым, как карающую руку друсов… Но ты убил его, повелитель Блейд… и ты гораздо умнее Геторикса. Тебе и предстоит занять его место, Блейд. Видишь, я не называю тебя повелителем потому что мы будем равны, ты и я… Я стану править умами людей, ты — их телами… править силой, если нужно. Ты запомнишь это… скоро ты будешь здоров и выполнишь то, что я велю… исполнишь мои планы. Никто, кроме нас двоих, не узнает об этом… никто не узнает, что связывает нас. Ты станешь верным последователем друсов, повелитель Блейд… И, убежденный в своей правоте, сделаешь все, не сомневаясь и не испытывая нужду понять, почему ты поступаешь так, а не иначе. Ты забудешь все, что я говорила в эти дни…
Маятник медальон качался, вытягивая остатки воли.
— Ты станешь супругом принцессы Талин, если захочешь. Я не против. Тогда легче будет управлять её отцом, упрямым королем Вотом. Это важно… очень важно! Мне нужна поддержка. Он уважает нас, но не боится Должен бояться… Ты займешься этим в грядущие месяцы и годы, Блейд. Большой труд… нельзя все сделать легко и быстро, ты понимаешь… Но это будет сделано!
Ее голос всегда усиливался, крепчал на последних словах Блейд, пожирая взглядом прекрасное лицо, видел, как сурово сжимаются пунцовые губы, и иногда ему чудилось, что золотой меч пронзает его грудь. Но это не имело значения. Её молитва-заклинание близилась к концу… значит, скоро наступит миг наслаждения.
Однако в последний день Канаки добавила кое-что новое.
— Море становится спокойным, — сказала она, — корабли собираются вместе. Через день другой, когда ты почувствуешь себя много лучше, флот достигнет порта Боурн. Ты высадишься там со своими людьми и пойдешь в земли Вота. В Боурне мы расстанемся; я направлюсь на север одна и встречу тебя в королевстве Вота и все будет так, как я говорила. Но встреча наша будет тайной и тайного смысла будут полны наши слова. Хотя теперь ты рука друсов, нас не должны видеть вместе… не должны обнаружить нашу связь. Запомни это — и выполняй мои приказания, никому не открывая секрета.
Медальон качался взад и вперед, взад и вперед Блейд прикрыл глаза, зная, что пальцы её больше не коснутся его век. Ибо наступал долгожданный миг.
Тишина. Её нарушал лишь постепенно замирающий скрип досок корабельной обшивки; море успокаивалось, и теперь корабль мягко и плавно покачивался на волнах. Шли минуты. Затем, как обычно, он услышал её участившееся дыхание. Оно стало хриплым и прерывистым, словно каждый глоток воздуха давался ей с огромным трудом… И Блейд, не подымая век, знал, что рот её широко раскрыт, и голова откинута назад.
Она взяла его руку и положила меж своих бедер, слегка прижав ладонью. Пальцы Блейда ощущали трепет упругих мышц под нежной кожей и шелковистый треугольник венерина бугорка. У нее были длинные стройные ноги, их теплая округлая плоть пряталась под белой накидкой. Она плотнее сдвинула колени и склонилась над ним; теперь Блейд чувствовал её горячее дыхание на своем виске.
В такие минуты она находила иные слова — разные, не похожие на те, которые сопровождали
