переворачивает вверх тормашками, но в то же время получается — уж не знаю каким образом, — что каждый день становится именно таким, как предначертано. Это как гадалка, которая врет, но все-таки всегда угадывает, как бы причудливо ни завивалась судьба, — потому что ощущение, в отличие от события или идеи, обладает непререкаемой правотой. В общем, я считаю, что все эти ощущения из пробирок не теряют от этого своей реальности и всегда совпадают с нашей судьбой, хотя вполне может быть, что ТТ ошибается, поскольку именно так — абсурдно и при этом верно — рассуждаешь под амфетаминами. В лабораториях этот эффект называют «тень от паучьих лапок». Штрихи, которые в конце концов очерчивают фигуру так же надежно, или даже лучше, чем прямой взгляд. Крохотные булавки химического счастья.
Закрыв глаза, я вижу смерч за окном и сидящую у стола женщину, но на столе ничего нет. Руки у нее сложены на груди, она такая серьезная, что выглядит просто красавицей. У этой женщины такой вид; будто она вот-вот произнесет: «Нам надо поговорить».
Я сижу в одном из баров Донг Хоя, в центре Хошимина. Десять часов вечера. За окном ничего нет. ТТ, принятый прошлой ночью, оставил после себя дешевую грусть, которую я попытался развеять с помощью косячка, лексатина и шести кружек пива. На зоопарк в пригороде Лимы (в Перу) обрушился самолет. Я видел это по телевизору. Львы сожрали почти все трупы.
В глубине бара — человек с ножом в руке. Нож охотничий, такими свежуют кабанов. По крайней мере, мне так кажется — тут я не специалист. В любом случае, на такой нож стоит посмотреть. Рядом с незнакомцем — женщина лет пятидесяти с телом на двадцать лет моложе. На такое тело стоит посмотреть. Народу в баре немного. Пара вьетнамцев в пиджаках и галстуках и здоровенный индус, похожий на здоровенный мешок с цементом. Человек ножом воткнул нож в стол. Когда он замечает я на него смотрю, он поднимает руку и машет мне. Потом подзывает официанта. Говорит ему что-то на ухо. Официант возвращается за стойку.
— Этот господин хочет угостить вас бокалом шампанского.
Я принимаю бокал, а затем, само собой, подхожу к его столу, чтобы поблагодарить.
Присаживайтесь, друг мой.
Я сажусь напротив него, женщины и ножа.
Вы один?
Да.
— Очень жаль. Это плохое место для одинокого человека. На самом деле одиноки все. Моя жена как раз говорила мне, что если бы ей было нужно переспать с кем-нибудь в этом баре, она начала бы с вас.
Спасибо.
— Знаете, мы с юга — не с этого юга, а с юга Соединенных Штатов. Добрые люди. Я — пастор в церкви исполнителей обещаний. Вы о нас слышали?
— Да, кажется, да, возможно, в Аризоне, хотя точно не уверен.
— Мы выполняем наши обещания, а это уже больше, чем можно сказать обо всех остальных в наши дни.
Женщина улыбается мне. У нее короткое платье и очень большой бюст.
— Сначала я думала переспать с индусом, потом поняла, что для такого количества мяса слишком жарко. Так что я сразу подумала о вас.
Очень вам благодарен.
— Мы можем зайти к нам в гостиницу, это в конце улицы. Муж подождет нас здесь.
Я естественно, согласен. Женщина встает с места, я тоже встаю, мы идем через бар, а потом через улицу.
Мужчина все так же попивает шампанское и смотрит на свой нож.
Комната в их гостинице желтая. Стены, коврик, покрывало на кровати — все желтого цвета. Женщина просит, чтобы я достал свое хозяйство. А потом просит, чтобы я его трогал, и пока я этим занимаюсь, она засовывает руку к себе в трусы и ласкает себя, пока не кончает, что занимает довольно много времени. Смотреть, как женщина кончает — все равно что смотреть на разогнавшийся поезд: делать ничего не надо, а все равно увлекательно. Затем она сбрасывает одежду, становится на кровать, выставив зад, и говорит, чтобы я пристраивался сверху, что я, конечно же, и проделываю. Такая женщина — несомненно, результат десятка триумфальных пластических операций, но это ничего не меняет. Тело, которое борется, всегда лучше побежденного тела.
Она постоянно кричит. Как-то неестественно, и мне становится немного стыдно. Мой член, который не слишком велик или, по крайней мере, не столь велик, как сейчас требуется, входит и выходит, оскальзывается и не попадает, танцует внутри нее, как ребенок в надувном бассейне.
Когда мы возвращаемся в бар, мужчина сидит на том же месте. Вьетнамцев и большого индуса уже нет. Их места заняли другие люди. Туристы, торговцы часами, а возле видеоавтомата танцует девочка десяти или двенадцати лет.
Я сопровождаю женщину к ее столу, но сам не сажусь.
— Исполнители обещаний. Наша память священна. Невозможно выполнить того, чего не помнишь. Вот этим ножом я зарезал уже трех убийц памяти.
Я слышал о таких людях в Бангкоке, а может быть, и раньше. Убийцы убийц памяти. Рromises keepers. Исполнители обещаний, неотесанные белые американцы. Не знал, что они забрались так далеко.
— В аэропорту Бангкока я взял скандинава с полным чемоданом.
— Полным чего?
— Не знаю, эту дрянь нельзя открыть, не имея код. Но в его электронной записной книжке нашлось много интересной информации. Как вам понравилось в гостинице?
Женщина говорит, что понравилось, но говорит это без особого энтузиазма. Я вовсе не чувствую себя разочарованным. Женщина добавляет, что я ее бил, а это уже неправда. Исполнитель обещаний, кажется, доволен.
— А теперь, если вас не затруднит, я бы предпочел, чтобы вы ушли: мне надо поговорить с женой.
Я ухожу, счастлив был познакомиться, и пока я иду к дверям, я обращаю внимание на то, как они смотрят друг на друга. Мужчина с ножом и его жена. Жестокие исполнители обещаний.
Он смотрит на нее как человек, заглянувший в колодец, а она — как человек, упавший в колодея и уже потерявший надежду на спасение.
Любовь — это миллион разных заболеваний.
Теперь я вышел из бара, возвращаюсь в свой отель, вертолеты летают низко, чуть не задевая антенны. Небо черное, уже поздно. Мне жарко. Бедняга скандинав мертв, а мой чемоданчик разыскал меня и здесь — самым странным образом. Возможно, в конце концов он снова окажется в деле.
Утро я провел на пляже, возле рынка Кан Дзе. Пляж так себе, но в окрестностях Сайгона ничего лучше нет. Вода чистая, и в ясный день отсюда можно разглядеть холмы полуострова Вунг Тау. Само собой, день выдался пасмурный, и единственное, что можно было разглядеть, — это старые платформы Вьетсовпетро. Русские нефтеналивные платформы, брошенные много лет назад. Русские оставили их здесь, как забывают перчатки в кафе. С той же элегантностью. Девочка, продающая ананасы, рассказала мне, что американцы думают снова пустить их в работу, хотя лично она сомневается, что в этой зоне осталась нефть. Девочка не просто чешет языком — все это время она собирает ракушки на пляже. Я внимательно выслушал ее прогноз, еще я купил У нее ананас.
Девочка задержалась еще ненадолго — чтобы нарезать ананас. Его режут на маленькие дольки. Быстрыми наклонными движениями. Потом заворачивают в листья. Девочка очень красивая и прекрасно обращается с ножом. Мне показалось, что у нее эти качества парные.
Вероятно, я заснул на песке. Разбудил меня самолет. Шум самолета. Конечно, я почувствовал себя виноватым. Тотчас же. Потому что человек всегда чувствует себя виноватым, когда случайно засыпает, а потом его внезапно будят, и он делает вид, что не спал. Словно бы кто-то говорит: «Ты что, заснул?» — а ты машинально отнекиваешься.
Разумеется, вокруг не было ни души.
Ночью, где-то после двух, я танцую с вьетнамской девушкой, которая училась в Европе и обо всем помнит и обо всем мне рассказывает. Зеленые поля Голландии, черное небо над Лондоном, модная музыка, названия всех журналов, диссертация о мертвых языках в Кембридже, украденный велосипед и безумно влюбленный парень из Брикстона. Девушку зовут Хианг, но в Лондоне все называли ее Фу, потому
