Когда горничная покинула будуар, Джин встала.
– Сиди, сиди, детка, – остановила ее графиня. – Ты же не боишься священников, а?
– Я ничего не боюсь. – Девушка сердито плюхнулась обратно в кресло.
– Тогда почему ты такая красная? Входите, мистер Уинн.
Джин показалось, что Кристофер на долю секунды нерешительно замер на пороге, когда увидел ее. Но это, конечно, воображение разыгралось – он бы не смог улыбнуться и кивнуть самым дружеским образом, если бы у него сердце дрогнуло так же, как у нее. Он был в обычном костюме, который носил в день судебного разбирательства. Раньше Джин почему-то считала, что священники одеваются в точности, как служащие похоронных бюро.
Кристофер Уинн сел в кресло рядом с шезлонгом, спиной к окну. Графиня посмотрела на него с плохо скрываемым торжеством и осведомилась:
– Как проходит кампания по увеличению денежного фонда?
Его глаза, ясные, серые, немного озорные, спокойно выдержали ее взгляд.
– Обратитесь за информацией к женской ассоциации и попечительскому совету.
Графиня досадливо поморщилась, однако Джин знала ее достаточно хорошо, чтобы понять: она уже празднует победу.
– Но по какой же причине вам ничего об этом не известно? Разве это не часть вашего долга – встать во главе вышеозначенной компании?
– Когда вы предложили свое пожертвование с условиями, вы знали, что я откажусь просить деньги у паствы?
– Я не сомневалась, что вы готовы на все ради церкви. Разве не так, дитя мое?
Прежде чем Джин смогла возмущенно возразить, Кристофер Уинн опередил ее:
– Оставим мисс Рэндолф вне нашей дискуссии. – Он слегка наклонился вперед в своем кресле, сцепив пальцы на одном колене. – Я действительно ставлю интересы церкви очень высоко, но выше всего для меня – интересы паствы. Если я озабочусь финансовыми проблемами, у меня не останется ни времени, ни сил помогать людям.
– Dio mio! Помогать кому? Толпе девиц, посещающих церковь только потому, что они по уши в вас влюблены?
КристоферУинн, белый как полотно, поднялся.
– Я уверен, что утомил вас разговорами, и…
Графиня подскочила на подушках.
– Вы прекрасно знаете, что это не так! Вы знаете, что дело в вашем проклятом упрямстве! Вы могли бы стать знаменитым, богатым, обожаемым, а вы… вы… – Ее голос странным образом дрогнул, губы вдруг посинели, она разинула рот, словно ей не хватало воздуха, чуть слышно пробормотала: – Мое… сердце, – и вцепилась в рукав склонившегося к ней Кристофера Уинна. – Не дайте мне умереть! Я не могу… я… я… боюсь.
Держа руку на запястье графини, он проверил пульс и взглянул через плечо на Джин:
– Зовите горничную, мисс Рэндолф!
К тому времени, как итальянка подоспела к своей хозяйке, та лежала на подушках – бледная, дрожащая, но к ней снова вернулась присущая ей злость.
– Я… не умерла… на этот раз. Я все равно… отправлю вас туда, где ваше место, чтобы вы очаровывали… тысячи людей своим голосом… если… если Господь даст мне на это время.
Уинн рассмеялся:
– Вот такие вы, эгоисты. Доходя до крайности, взываете к Господу. А почему бы ему не быть на моей стороне, так же как и на вашей? – Он взял стакан из рук горничной и осторожно, бережно поднес его к губам графини.
«Прирожденный врач, – подумала Джин. – Боже ты мой, ну с какой стати ему понадобилось сворачивать на узкую дорожку служителя церкви?»
– Выпейте все до капли. А теперь расслабьтесь и полежите несколько часов. Берегите себя. Посылайте за мной в любое время, когда я вам понадоблюсь.
– Так вы не собираетесь работать… ради этих денег?
– Нет.
– Тогда Лютер Калвин… добьется вашей отставки, – В голосе графини прозвучало торжество.
– Я не уйду в отставку, – невозмутимо заявил Кристофер и добавил, покачав головой: – Вы несправедливы к мистеру Калвину. У него тяжелый характер, но он искренне верит в то, что проповедует. Мисс Рэндолф, не позволяйте ей перенапрягаться. – На пороге он помедлил. – Вы не оцените эти слова по достоинству, если я произнесу их по-английски, так что скажу по-итальянски: andante con Dio.[4] – Прежде чем выйти в холл, он обернулся и улыбнулся.
Удивительно, как ему удалось сохранить такое хладнокровие, несмотря на все нападки графини! «Столь же невозмутимым он был, когда я бросила вызов правилам дорожного движения в городе Гарстоне», – вспомнила Джин. Ничего, когда-нибудь ее внутренняя сила сравняется с его силой. Он сам напрашивается на противостояние. Возможно, в этом противоборстве она проиграет, но… Ее размышления прервал пристальный, пронзающий взгляд графини. Почему она так смотрит? Ее лицо по-прежнему было бледно, глаза полыхнули лихорадочным огнем, когда она фыркнула:
– Пф-ф! «Бог да пребудет с вами»! Если Всевышний будет со мной достаточно долго, чтобы привлечь этого молодого человека в оперу, я построю храм ему в благодарность. Этот сердечный приступ я симулировала, – похвалилась она и внимательно присмотрелась к девушке в поисках признаков возмущения. – Когда у тебя будет муж, Джин, ни в коем случае не прибегай к слезам, чтобы получить то, что хочешь. Слабость или немощь пробуждают в мужчине инстинкт защитника, а слезы приводят в бешенство. Я выяснила то, что хотела: Лютер Калвин добьется отставки Уинна, если тот не будет делать, что ему велят. Калвин пользуется достаточным влиянием, чтобы склонить остальных членов попечительского совета к своей точке зрения. Тогда наш молодой священнослужитель испытает такую ненависть к церкви и ее диктаторам, что бросится в другую крайность – в оперу!
Джин была поражена ее фанатической экзальтацией. Хьюи прав: графиня всегда добивается того, чего хочет, идет к цели напролом, превращаясь в одержимую.
Девушка попыталась скрыть свою озабоченность, непринужденно спросив:
– Зачем мистеру Калвину добиваться его отставки? Ведь благодаря Уинну церковь заполняется каждое воскресенье.
– Заполняется? Битком набивается! Но Лютер Калвин с самого начала был против объединения, к тому же он возмущен современным толкованием Библии, предлагаемым Уинном, а еще… еще он сделал Констанс Уинн предложение, и та его отклонила. Калвин – человек недобрый. Вот он и отомстит Констанс, отыгравшись на ее брате.
– Странно, что такая красивая женщина до сих пор не замужем.
– Ее жених погиб на войне. Если бы он вернулся с поля боя и она вышла за него замуж, то теперь, без сомнения, пожалела бы, что его не убили. Гораздо легче хранить верность тому, кто остался в памяти, чем живому человеку, дитя мое, – желчно усмехнулась графиня и с прищуром взглянула на портрет покойного графа. – А тебе ведь уже двадцать пять, да, дитя мое? Неужто ты никогда не была влюблена?
Джин вспыхнула: проницательная Фанфани ударила по самому больному месту.
– Влюблена? Я? А может, вы думаете, что я мечтаю выйти замуж? Нет уж, спасибо: судьба моей матери меня как-то не вдохновляет.
– Dio mio, вы с матерью совершенно не похожи. Маделин вообще не знает, значения слова «любовь». Любовь – это экстаз, агония, страдание, самоотречение. Она же от себя никогда не отрекалась – ни ради тебя, ни ради своего мужа. Ее вполне устраивают мелкие страстишки. Она пошла в отца, но я… я… любила с колоссальной силой. И думала, что ты тоже на это способна. Я кстати, ожидала, что тебя ждет участь всех здешних девиц, что ты с головой уйдешь в церковную работу.
– В церковную работу? Я? А что я могла бы делать?
– Ну, играть на органе или… – Графиня задумалась. – Ты могла бы звонить в колокола, это же тоже искусство! Так ты работала бы в самом храме – кабинет Кристофера Уинна именно там. У тебя было бы преимущество перед другими девушками… В чем дело, Карлотта? – недовольно спросила она, когда
